Ночное метро принадлежит влюбленным. Эти сцепленные слепцы чхают на время и пространство.
О чем они говорят положив друг на друга ноги и воткнув друг в друга руки, непонятно даже им самим.
Глядя на них, мысленно сажусь в вагон времени и улетаю на станцию Безымянка… самарского метро. «В Самаре есть метро?» — да-да, оно там было ещё в 90-е! И я его… Мыл!
Должность называлась «МУМ» — машинист уборочных машин. Летняя подработка. Алчность. Килограмм масла стоит восемь степендий.
Каждую ночь первую половину смены я гоняю по платформе на клининг-тачке. Но все впечатления остаются от половины второй: полуручного мытья верхнего вестибюля, входных лестниц и (о да!) вычерпывания внешних уличных мусорок. Когда я выходил на ночную ружу, могло произойти всё, что угодно. И оно происходило!
Например: переваливаю из ароматной чугунной урны в многоразовый пакет людской срач. Голос сзади: «Милый! Дай бычки посмотреть!»
Поворачиваюсь: стоит алкоголичка. Голая. Абсолютаменте! Даже не обутая.
Какие тут эпитеты обычно пишутся? Офигел? Проглотил столб?
Давление продолжается:
- Ну дай, чо ты?! Ты мне дашь, а я — те дам. Дай, а то меня эти гандоны замочат.
Пытаюсь вспомнить: умею ли говорить от рождения.
Время было такое: сигарет не было нигде. Люди перестали стрелять ибо зачем нарываться на «последняя» или «сам стрельнул». На рынках появилась «бычковая смесь» в банках из-под анализов.
В общем, даю незнакомке-обнажонке молчаливый карт-бланш, отсчитав два шага в сторону.
Тело берет пакет и медленно, равномерно рассыпает его содержимое по ещё теплому асфальту.
- Я все соберу. Я все соберу, милый. — мурлычет оно уже на четвереньках.
У «милого» в эти тягучие минуты дрожит всё. Вряд ли из редких проезжающих мимо машин я выглядел главарем бычковой мафии, инспектирующим скрупулёзную работу одной из наложниц. Более того, я начал догадываться, что определение «гандоны» — это не абстрактная социологическая кагорта. Скорее всего, речь идёт о конкретных людях, истосковавшиеся по никотину. Просто леди вытянула короткую спичку и отправилась за добычей. Предусмотрительно они предложили ей оставить одежду в залог. Скрыться с пригоршней окурков в августовской ночи — большущий соблазн. И если я её как-то задержу, гандоны придут в темных плащах, черных очках и заберут нас обоих. А у меня ведь ещё пандус не полит из шланга и три институтские любови нецелованные. Нет, мне с гандонами никак нельзя!
«А вот и они!» — самодовольно хмыкнула пятая точка, когда от множества смиренных хрущевских стен отразилось истошное мускулинное:
- Радькааааааааааатыгдебляааааатьтупиш?
Реакция «Радьки» молниеносна:
- Нигдеблятьсвиданкауменятут!
- Ящаааааауебуобоииииииих!
Нет, вру, в последней реплике восклицательного знака не было. Вместо него на тротуар шмякнулась невесть от куда прилетевшая банка с херзнатчем вонючим.
Или вот дали мне наконец-то напарника. Высокий блондинистый болтливый мачо. Я ему объяснил несколько раз, что на краю платформы, там где нескользящая полоса, машина-мойка ускоряется. Делай выводы.
- Понял?
- Ага-ага!
- Ладно, ты домывай до тринадцатой колонны, а я наверх.
- Слуш, Димок, там наверху если любая телка Сашку спросит, сразу веди её в подсобку — ебать будем.
- Хорошо, — говорю.
Ночь. Автоматизм. Скорее убрать бы. Иду к той же с горкой урне. Лёгкий ветерок ворошит её содержимое. Машинально подумалось: эвона бумажка поднялась красиво — силуэт буд-то кобра. Стоп! У нас же серпентарий в переходе! Она и есть?!
В следующий миг вид на кобру переграждают две коротенькие юбчонки на воооот такенных пыльных шпильках.
- Скажите пожалуйста, дяденька (!), а Саша здесь работает? Ну такой… Красивый.
Тычу пальцем между ними, за их тонусные спинки, округляю глаза и ору:
- Змея!!!
Визг, затемнение и снова я в вагоне времени. Сел и жду когда закроют двери. «Следующая станция — Пушкинская»…
Пока разгонялись, слышу грохот метромоющей машины. Она вырывается из Сашкиных рук и летит на пути. Чехол контактного рельса разбит. В то утро Безымянка не открылась вовремя…
Когда мне надо в Самару и почему-то не надо в Рэдиссон, я звоню Сашке.
- Димок, ага-ага, прилетай, трахнем кого-нибудь.
Я приезжаю. Самарская водка и Московская закуска делают свое чистое дело — вырубают двух стареющих МУМов до самого утра. Все эти годы он живёт в одной и той же убитой однухе на Старазагоре. Работает там же, драит Безымянку.
Я просыпаюсь на неизменной древнющей тахте. Тело — буд-то банки наставили — всё в кружочках от пружин. А вот и он — привет из прошлого века — чей-то чулок — единственная (хоть какая-то) связь наших с Сашкой встреч со словом «трахнем».
У Сашки есть одна деликатная особенность: он никогда не верит тому, что я о себе рассказываю. «Ага-ага, Димок, ну у тебя снова такие небылицы классные!»
Я не был у него целую вечность: успел развестись, умереть, воскреснуть, жениться, родить и даже немного вырастить живого человека. Материала для Сашкиного неверенья накопилось ух! Решил просто позвонить.
- О Димок ага-ага-приезжай-трахнем-кого-нибудь!
- Саш, прости, не звонил тебе долго…
- Да говно вопрос. Я ж знаю: раз не звонишь, значит у тебя всё заебись.
И ведь он прав: у меня действительно всё хорошо. И жизнь — сплошная небылица.
***
Если интересно, мои истории можно найти в едином Телеграм-канале или в “рассылке для своих”.
Да! И есть еще закрытая фб-группа. Стучитесь — я открою!