Глава 1. (Часть IV)
Конечно, это были не все мучившие сердце вопросы. Не вижу, однако, смысла передавать особые подробности мыслительной логики удивлявшегося Европе Бахметова – главное, что он, действительно, ей удивлялся и немного грустил от потери каких-то надежд. Судебные разбирательства, тем временем, шли своим чередом, погружая сознание ещё в одну реальность, где также не находилось места иллюзиям и любым излучениям человеческого тепла.
Стоит ли описывать церемонии ежедневной толкотни Бахметова в приёмных и залах заседаний? Тема достойна сюжета отдельного романа; кто знает, впоследствии, может, и придётся писать об этом подробно, – сейчас задачу вижу единственно в попытке подчеркнуть то обстоятельство, что в материалах процесса Сергей находил очень плотные увязки со многими явлениями из происходящего вокруг нас. Бахметов даже пытался дать в словах обозначение этих соответствий во «вселенской», как он мудрёно выразился, «гармонии дисгармонии» – в разговоре со мной Сергей назвал тенденции развития нашего времени то ли «реальностью Везельвула», то ли победой этого самого Везельвула.
Не то, чтобы фраза была мне неясна (хоть я и мало что знаю и ощущаю в своей жизни, но не могу пожаловаться на отсутствие способности понимать чужие идеи) – оставался загадкой сам этот бахметовский подход в оценках жизни. Лично я никогда не поощрял мистический настрой в наблюдениях за миром, и все попытки объяснить плоды деятельности людей мотивами метафизики их порывов считал и считаю блажью досужих рефлексий. Сергей же, в пору брюссельской жизни, по-видимому, окончательно перешёл на позицию принятия или неприятия для себя любой вещи через очень небезопасный метод доминанты небесных смыслов. История с фондом, вообще, привиделась ему какой-то иллюстративной матрицей знаков загнанной в тупик истории. Завершая невольное отвлечение от темы рассказа, скажу, что чувствование сути представляемых в суде фактов было растянуто для Бахметова на целые месяцы – сейчас же я должен всего лишь умозрительно связать всякого рода детали в общую картину событий.
Фабула самого дела выползла на свет божий (то есть, свет публики), как бывает, случайно – с каких-то тридесятых для обывательского сознания отвлечённых мелочей. Рассчитываемый на следующий год бюджет российского государства слегка просел из-за колебаний мировой политико-экономической системы – депутаты стали скрести по сусекам в поиске дыр, через которые деньги утекают за рубеж. Дыр было немало, и одна из них оказалась связана с металлургическим комбинатом в Сибири.
Подняли бумаги на собственность объекта и – пусть не сразу – выяснили, что гигант был продан в 90-е годы через ГКО какому-то греку; потом грек рассчитался акциями комбината в сделке по покупке участков подмосковной земли; потом акции засветились ещё в одной сделке; потом, наконец, были куплены через подставных лиц одним из тысяч действовавших тогда в России иностранных фондов. Собранные документы передали в прокуратуру, оттуда они вернулись на начальственные столы с заметными дополнениями; и, короче – государство решило навести порядок в сфере металлургии. Направили следственную бригаду в Сибирь; затем, – и страны Евросоюза. Следователи нарыли немало бумаг, в которых фигурировали имена десятков людей – в той или иной форме связанных с фондом. Часть деятельности фирмы была абсолютно законна, всё остальное подпадало под четыре статьи уголовного кодекса.
Естественным образом было инициировано судебное преследование в Европе руководителей фонда – Страсбург, однако, стал руководствоваться политическими мотивами и в возбуждении дела отказал. После повторных подачи иска и отказа в производстве, в России тактику сменили: поскольку иностранцы серьёзно перешли дорогу нашим фирмам, где-то наверху было решено продолжить дело от лица акционеров его комбината – те также пострадали от действий фонда и имели мощный мотив вернуть своё. Принимая полученный от властей карт-бланш в выборе стратегий победы, совет директоров комбината отдал всю инициативу действий своему председателю и держателю контрольного пакета – Раевскому. Поразмыслив над задачей – с чего же начать дело, – тот остановился на варианте использования механизма поэтапного поддавливания фонда на площадке правовых отношений. Прецедентная система Запада в вынесении решений давала возможность последовательно отсекать пространство манёвра ответчика. Тогда Раевский и выслал Бахметова в Страсбург с поручением оценить обстановку на месте.
Наскоро сочинив повод для подачи иска к фонду (Бахметов не особо церемонился в средствах движения к цели, понимая, что формальный подход клерков суда на стадии инициирования разбирательств позволит использовать подручным материалом любую ерунду – а уж дальше всё можно будет увязать между собой – и фонды, и любые комбинаты; или просто сменить иски), Сергей составил подробный план судебных мероприятий, и стал разбираться в самом деле. Источниками сведений были присылаемые из Москвы банковские документы и записанные показания много чего знавших о фонде свидетелей. Ретроспектива ситуации развития странной фирмы пугала мистической глубиной. Но о всяких деталях (а они лично мне были известны из добываемых мной бумаг и повествований заинтересованных лиц) расскажу по порядку – если в путанице спекулятивной жизни вообще может быть какой-то порядок.
АЛЕКСАНДР АЛАКШИН. БРЮССЕЛЬСКИЙ СЧЁТ. СПб., 2016. С. 75–78.
"БРЮССЕЛЬСКИЙ СЧЁТ" – ПРОДОЛЖЕНИЕ "ПЕТЕРБУРГСКОГО РОМАНА"И "МОСКОВСКОГО РОМАНА".