Недавно во Владимире побывала российско-германская пианистка, лауреат множества международных конкурсов Софья Гюльбадамова. После концерта в Дворцовом зале Палат ВСМЗ она рассказала о семейном даре, свободе от нот и дружбе-вражде с публикой.
- Софья, в одном из Ваших интервью я читала о том, что ваша семья (мама-папа) не профессиональные музыканты, но обладающие абсолютным слухом. У Вас тоже абсолютный слух?
– Да, естественно. Это дано, как говорится, от Бога, это невозможно развить. С абсолютным слухом человек рождается.
- Вам это не мешает?
– Мешает страшно. Это мешает ужасно, когда рояль не настроен или, что редко бывает, партнёр по камерной музыке фальшивит. Да, абсолютный слух может быть и помощью, подарком, но и мешать очень сильно.
- Помните, как в поздние годы Святослав Рихтер (бедный) мучился, играл по нотам, всё же пианист должен играть наизусть. Но здесь было медицинское: он всё слышал на полтона выше, поэтому не совпадало то, что он слышал внутри и то, что снаружи…
– Он не мучился. Он сам принял такое решение после того, как на одном из концертов забыл текст. Но я вам так скажу: если человек играет как Рихтер, то хоть пусть пяткой играет. Но, в принципе, для концертирующего пианиста играть по нотам это обязанность. Кстати говоря, так было не всегда. Это пошло от Листа. Так что этой традиции не так много веков (смеётся). Лист ввёл это первым, и Клара Шуман ругалась страшными словами, что ей пришлось не отставать от него, выходить на сцену и играть наизусть, а до того она играла по нотам. Есть плюсы и минусы и у того и у другого. Плюс в том, что ты свободен. Я, например, всё-таки больше люблю играть без нот просто потому, что есть ощущение своего пространства. Когда стоят ноты, вы энергетически больше открыты. А без нот вы можете закрыть себя в своей капсуле, как будто вы в домике и защищены. Играть по нотам надо всегда, когда вы играете камерную музыку. Это тоже своеобразный закон, причём, все участники. И там нет вот этой незащищённости, потому что вас окружают единомышленники, вы уже сидите в этой капсуле вместе. Вообще, это очень интересный процесс наблюдать себя со стороны.
- И наблюдать за вами нам, слушателям, тоже очень интересно! Кстати, здесь встаёт вопрос публики. Как Глен Гульд (американский пианист) говорил, что «публика – это зло,…
– Порой - да! (смеётся)
- "... и она мешает, а я, как паяц, должен развлекать». Другие пианисты говорят, что дома или в классе – это одно, а на публике – совсем другое.
– Да, это ж диалог.
- А это диалог борьба или роман?
– Как получится. С разными зрителями по-разному. Бывает, на одном и том же концерте одно сменяет другое. Бывает, один какой-то зритель даже не шумом, а своей энергией очень мешает. Я, к сожалению, к этому очень отзывчива, капсулу пробивают люди. Но бывает и публика – друг, причём настолько, что помогает играть.
- Это происходит в маленьких залах, таких, как наши, во владимирском турне? Но Вы же участница множества фестивалей в больших залах с оркестрами, где тысячи людей. Где Вам комфортнее?
– Тоже всё зависит от индивидуального коктейля. Бывает, что огромный зал помогает. Знаете, ещё что? Когда высокая сцена, и вы таким образом отделены от зрителя. Тогда есть сфера личная. Не все зрители могут раствориться в той атмосфере, которую пытается создать артист во время концерта. Я понимаю, что у публики создаётся ощущение, что пианист во время исполнения глух, слеп…
- Конечно, вы не здесь!
– Но я слышу всё, и вижу всё.
- Вы учились в школе в Москве, в Гнесинке у Михаила Хохлова, потом в Германии у американца Джеймса Токко, потом во Франции. Опять коктейль! Он даёт представление о том, что существуют разные пианистические школы. Или человек, компилируя это всё, делает свою мультикультурную смесь?
– Свою, конечно. Сейчас всё очень перемешалось. Слава Богу, есть возможность у представителей русской фортепианной школы уезжать за границу, преподавать там в тех традициях, которые они увезли с собой. И точно так же приезжают к нам зарубежные исполнители и могут что-то ценное дать молодым музыкантам. Мне кажется, самое главное, найти свой музыкальный дом в том, что ты делаешь. Это начинается с педагога. Должно быть совпадение между учеником и педагогом как музыкальное, так и человеческое.
- Вам с этим везло.
– В основном – да. Я продолжаю общаться со всеми своими педагогами. Но могу сказать, что Джеймс Токко - этот тот человек, который сделал меня тем, кем я являюсь сейчас.
- Открыл Вам Вас.
– Да. Я всегда думаю о том, что он дал мне крылья, потому что открыл меня эмоционально.
- В Вашем арсенале есть международные конкурсы и в Америке, вся Европа, Россия, Аргентина, Чили. Вы жили в разных странах. Вы полиглот? Сколько языков знаете?
– Да, а как иначе? Знаю четыре: естественно русский, немецкий, поскольку уже 23 года живу в Германии, французский и английский.
- Хочу спросить про Владимир и про те залы, в которых Вы играли. (Дворцовый зал Палат, Музей хрусталя в Гусь-Хрустальном и Кремлёвские палаты в Суздале).
– Волшебные абсолютно. Мне очень повезло, потому что звук настолько летит, акустика волшебная, она помогает музыке раскрыться. Она вдохновляет. Даёт энергию. Вы чувствуете отдачу. И от публики, публика была чудесная, редко встретишь такого понимающего, чуткого зрителя, который ловит все тончайшие переживания, которые хочется донести. И я понимаю, что они дошли. И это для каждого музыканта очень ценный подарок.
- Софья, всю нашу беседу Вы то поглаживали, то похлопывали «Бехштейн» как старого друга по плечу. Для Вас он живой?
– Ну, конечно! На время концерта это же друг, муж, если хотите, мы же должны договориться, нужно найти ключик к каждому инструменту!
Яна Тарасова, радио России-Владимир 106,6 мГц
