Все звали её Паной. Вообще-то, правильно было «Прасковья», но в семье сократили: «Пана». В семье она была старшей дочерью из пятерых детей. Когда родилась моя бабушка, ей было уже 17. Роды приняла она сама. В поле, в разгар августовской жатвы. «Записывать» бабушку повезли только зимой, из-за этого день рожденья она праздновала в феврале. Но Пана твердила: «Ты родилась в августе!». И правильную дату потом каким-то образом восстановили.
Появление сестры всё изменило. Ведь у 17-летней Паны был жених: польский рабочий из автономной индустриальной колонии «Кузбасс». Прасковья познакомилась с ним, когда они с подружкой прибегали к домам колонистов поглазеть на иностранцев – всех удивляли модные среди них бриджи. Дело шло к свадьбе, когда родители поняли, что без помощи старшей дочери с четырьмя малышами не справятся.
А она была, и правда, намного старше. Застала еще столыпинскую реформу! По ней и приехала в будущий Кемерово вместе с родителями с Орловщины. Как говорила сама – «из Рассеи». Вроде бы, в «Рассее» были у нее сестры-близнецы, которые не выжили. Еще две сестры и два брата родились уже в Сибири. Прасковья нянчила всех с младенчества. А какие наряды шила подросшим сестрам! Фасоны придумывала и воплощала мастерски. Бабушка вспоминала, как Пана за ночь сшила им с сестрой платья с рукавам-фонариками, переходящими в узкие манжеты. От запястья до локтя – застежка на мелких пуговках… Наверное, за ночь пришила несколько десятков. И где только сумела найти?
Замуж Прасковья вышла уже перед войной. Проводила мужа на фронт и овдовела. Второй брак не сложился. Как бы сейчас сказали: «оба оказались лидерами», ужиться не смогли. Заботы ждали пятеро племянников. Пана стала нянчиться с ними. Потом – и с их детьми…
Я помню тётю Пану уже пожилой. Морщинистой и грузной. Но всегда элегантной: в платьях однотонных или в горох, с высокой прической по моде того времени. Впрочем, помню ли? Знаю по рассказам и фотографиям. Она умерла, когда мне было два года. И в памяти только один момент – они с бабушкой стоят посреди комнаты и о чем-то говорят, а я сижу рядом на табуретке. До этого мы с бабушкой, дедушкой, и мужем бабушкиной сестры (другой) везли эту табуретку на трамвае. Откуда – не помню. Это один из самых ранних «кадров» моей жизни. Многие близкие и дальние еще не родились, а те, кто были тогда – наоборот, остались только в памяти. Нет уже бабушки и дедушки, дяди Феди, с которыми ехали трамвае. Выходили там, где поворачивал направо – у двухэтажных домиков, построенных сразу после войны. Рядом с рынком и кондитерской фабрикой. Теперь рынок закрыли под какую-то стройку. Фабрика сгорела. И двухэтажки собираются сносить –старые. Только трамвай по-прежнему заворачивает вправо…