В то утро как всегда Василь поднялся до свету, собираясь в кузню. На лавке завозился дед, с кряхтением сел.
- Ты чего, дед Матвей?- удивился Василь.- Воды подать?
- Нынче на звонницу колокол вздымають,- пробурчал дед, натягивая рубаху.
- И что?
- Того,- скривился дед, наступив на больную ногу.
- Деда, спи еще,- спросонья попросила Палаша.- Куды тебе?
- Цыть, девка!- прикрикнул дед.- Ишь, наловчились, со старшим спорить. Вот не погляжу, что волоса длинны, возьму хворостину. Сказал-пойду! Церкву в слободе наконец поставили, что я, нехристь? Пойду!
Василь махнул рукою, все одно не переспоришь. Палаша тоже поднялась, собрала мужа, пора была и печь топить.
Дед взял палку, захромал на улицу. У новой церкви уже толпился народ. На возу с крепкими полозьями стоял колокол. С вечера урядили на звоннице полозья из брусьев, жирно смазанных салом, поставили стрелу.
- Здоров, Матвей!- крикнул староста слободы.- Ты чего в такую рань?
- Тебя давно не видал!- отозвался дед, оглядывая опутанный веревками колокол, прищурился на журавль. - Тонка жердина-то.
- Вот еще!- крикнул с колоколенки плотник Евсей.
- Эт ты, Евсей?
- Я. Поздорову ли ночевали, Матвей Жирославич!
- И тебе не хворать. Жердина, говорю, тонка.
- Пойдет!
- А все ж лишше[1] веревье перекинь чрез верх. Далеко ль до греха.
- Да ну тебя, дед, накаркай!
- А я говорю- перекинь!
- Перекинь!- махнул рукою староста.- Все одно не отстанет!
Через брус на колокольне мимо стрелы перекинули еще две толстые веревки, закрепили на колоколе.
- Благослови, батюшка,- встал на колени староста.
- Помолимся, православные,- пробасил поп.- Скорый в заступление и крепкий в помощь,- запел он,- предстани благодатию силы твоея ныне, и благослави, укрепи, и в вершение намерения благаго дела рабов твоих произведи, вся бо елика хощеши, яко сильный Бог, творити можеши-и-ы-ы,- перекрестил он склоненные головы.
- Аминь,- враз пронеслось над молящимися.
- Ну, с Богом! Берись, мужики!- крикнул староста, одевая шапку.
Мужики разобрались по местам. Матвей тоже ухватился за веревку, ту, что сам заставил плотников добавить.
- Дед, ты куды? Уйди, не мешайси,- подошел молодой детина.
- Ах ты щеня! Брысь отседова!- гаркнул дед, дав парню по затылку.
Парень пожал плечами, отошел. Дел обмотал веревкою пояс.
"Готовы ли? Пошли!"- крикнул староста.
Мужики налегли на концы, колокольное тулово медленно поползло вверх, закачалось.
- Ошуюю потрави,- командовал староста,- одесную наддай. Придержи. Вместе взялись. Колокол дополз уже до середины звонницы. Просмоленные веревки скрипели, потрескивали.
- И-и-и, взяли. И-и-и, взяли!
Треск ломающегося дерева потонул в общем выдохе:
"Берегись!"- заполошно крикнул кто-то. Жердина с треском переломилась, мужики отскочили, бросив веревки, колокол, тревожно гукнув о стену, ринулся вниз.
"Навались",- гаркнул дед, упираясь ногами. Колокол стукнулся с гулом о стену вновь, от бревен полетела щепа, и остановился, медленно оползая вниз. Мужики замешались, бросились на другую сторону, где десяток держал все сто пудов, стремящихся к земле, подхватили, медленно опустили тулово наземь. Дед Матвей лежал на талом снегу, едва дыша.
- Матвей, Матвей, ты чего? Матвей!- звал староста.
- Колокол,- тихо выдохнул дед, открыв глаза.
- Цел, цел колокол. Удержали.
- Слава богу,- прошептал дед, закрывая глаза, горлом его хлынула кровь, обагряя молодую траву. Мужики сгрудились вокруг, сняли шапки.
- Прости, дед Матвей,- плакал Евсей.- Дед Матвей! Прости!
- Упокой, господи, душу усопшего раба твоего Матвея,- перекрестился поп.- Прости ему вся согрешения его вольная и невольная и даруй ему царствие небесное…
Кто-то стукнул по колоколу, и глухой печальный звук поплыл над непокрытыми головами, затихая в сером весеннем небе...
[1] Больше, сверх того