Море, горе, крокодил...
Она сидела на большом длинном камне, поросшем какой-то зеленью и смотрела на море. Этот причудливый камень, сильно напоминающий по форме крокодила, она заприметила еще давно, в первый год жизни в Израиле. «Крокодил» мочил задние лапы в набегающих волнах, а устроившись на его обросшей зеленой подушкой мягкой морде, можно было часами сидеть и смотреть на море. Она часто прибегала к этому «крокодилу», море успокаивало, обдавая солеными брызгами, убаюкивая монотонным гомоном волн. Часто она мчалась к зеленому «крокодилу» с комом в горле, готовая вот-вот зарыдать. А уходила домой спокойная и умиротворенная, разложив в своей голове все по полочкам и даже понимая ничтожность еще час назад казавшихся ей неразрешимыми проблем.
Вот и сегодня она бежала к «крокодилу», глотая слезы. Принести эти слезы домой она не смела, потому что муж считал, что весь негатив и проблемы надо оставлять за порогом. Сегодня оставить за порогом не получится, она это явственно чувствовала: ком в горле никак не рассасывался, глаза на мокром месте. В таком виде ей будет рад только поросший зеленью «крокодил». Усевшись в удобную выемку на морде, она обхватила себя за колени и с удовольствием подставила лицо соленым брызгам. Эти брызги оседали на ее щеках блестящими капельками, смешиваясь со слезами и застывая на солнце, словно маленькие бусинки. Еще немного и она начнет успокаиваться, монотонные волны по крупицам забирали из нее все то, что накопилось за день и превратилось в предательский ком в горле, делающий голос прерывистым, дыхание частым, а глаза мокрыми. Вместе с откатывающими волнами становились маленькими и уплывающими куда-то в морскую пучину коллеги по работе. Уже не так остро колола обида от вонзившихся в нее стрел упреков: «Учи иврит! И не разговаривай на работе по-русски! Мы по-русски тебе отвечать не будем! С нами никто не цацкался! Когда мы приехали и телевидения-то русского не было! И разговаривать по-русски было нельзя! А сейчас ишь какой санаторий! Мы свое дерьмо съели, теперь твоя очередь!».
Она зажмурила глаза и почти задремала, отдавая морю наболевшие обиды. И вдруг прямо спиной она почувствовала, что не одна. На мшистом хвосте ее «крокодила» примостился дедушка. Он смотрел куда- то вдаль, за горизонт, там, где море встречается с небом, опершись руками на замысловатую трость.
- Я тоже люблю этого «крокодила», - не отводя взгляда от горизонта и продолжая опираться на трость, сказал старичок. – В этом месте море особенное, оно меня успокаивает, - старичок начертил на песке тростью круг, который тут же стерла волна.
Вдруг она поймала себя на мысли, что он говорит с ней на иврите, а она его понимает. И еще ее совсем не раздражало, ни то, что он нарушил ее одиночество, ни то, что этот старичок знал про ее «крокодила».
- Это очень старый «крокодил». Он помнит еще моего сына мальчишкой. Я приводил его сюда, и мы плакали вместе с морем. Моя жена и старшая дочь погибли во взорванном автобусе. В начале девяностых тут такое творилось…. И мы с ним здесь, на этом «крокодиле» оплакивали наших родных. Знаешь, как море лечит раны, а соленые брызги смешиваются со слезами и постепенно смывают с души горе…
Голос старичка был такой негромкий и так приятно сливался с шумом волн, что она вновь зажмурилась, убаюканная и успокоенная. Ей уже было стыдно за свои ничтожные невзгоды, не идущие ни в какое сравнение с той бедой, которую этот дедушка выплакал много лет на «крокодиле». Она хотела сказать ему что-то теплое, доброе… И даже понимала, как сказать это на иврите. Но открыв зажмуренные глаза поняла, что старичка уже нет. На хвосте «крокодила» прислонилась забытая им трость, доказательство того, что старичок все-таки был. Был и оставил такой светлый след в ее душе….
