Автор: Vir summo ingenio
Двери открываются в семь тридцать. Неприятности начнутся восемь. Марк Твен.
Александр Николаевич Энгельгардт, человек и химик, автор
бессмертной работы «О крезолах и нитросоединениях», преподавая в Санкт-Петербургском университете, любил помечтать о переезде на жительство в деревню, где он родился и жил до 15 лет, чтобы заняться под старость хозяйством. Надо сказать, что сельское хозяйство давно в мечтах
интересовало педагога, и он ждал только, пока выслужит пенсию, до которой как в хорошем голливудском фильме оставалось недолго. Затем, мечталось делать хозяйственные опыты и разрешать учено-хозяйственные вопросы. Кто ж знал, что родное государство незамедлит пойти навстречу пациенту...
В 1870 году в университете произошли студенческие волнения, в которые каким-то боком занесло и Александра Николаевича. Соответствующие органы проверили личность последнего и ахнули. Задержанный засветился как сочувствующий прогрессивным идеям, а научную работу написал по нитросоединениям!!! Поскольку в химии органы разбирались примерно как я, а на царя-батюшку к этому моменту уже было совершено 2 покушения, то статус «задержанный» поменяли на «арестованный». Правда, потом разобрались-отпустили, но от греха подальше запретили пребывание в столицах, что означало ссылку. После этого, Энгельгардт гордо именовал себя народником.
Из университета, как водится вышибли, пенсия накрылась медным тазом, после чего, перед несостоявшимся революционером открылись две дороги: или поселиться в доме своего богатого родственника в деревне, где в комфорте зарыться в книгах, или уехать в свое имение в деревне Батищево (нынешняя Смоленская область), где, наконец, заняться хозяйством.
Мечты еще не покинули химика, поэтому он решился ехать в свое
имение и сесть там на хозяйство.
Надо сказать, что Энгельгардт оказался мужик упорный и к успеху в
итоге пришел. Однако еще примерно через 3 года после отъезда он
изъяснялся примерно так: Ий! Да будет проклят тот день, когда я сел забаранку этого пылесоса! Недаром говорил великий и мудрый Абу Ахмад ибн Бей
Три года тому назад я жил в Петербурге, служил профессором, получал почти 3000 руб. жалованья, занимался исследованиями об изомерных крезолах и дифенолах, ходил в тонких сапогах, в панталонах на выпуск, жил в таком теплом доме, что в комнатах можно было хоть босиком ходить, ездил в каретах, ел устрицы у Эрбера, восхищался Лядовой в "Прекрасной Елене"; верил тому, что пишут в газетах о деятельности земств, хозяйственных съездов, о стремлении народа к образованию и т.п. С нынешней деревенскою жизнью я был незнаком, хотя до 16 лет воспитывался в деревне. Но то было еще до "Положения", когда даже и не очень богатые помещики жили в хоромах, ели разные финзербы, одевались по-городски, имели кареты и шестерики. Разумеется, в то время я ничего не знал о быте мужика и того мелкого люда, который расступался перед нами, когда мы, дети, с нянюшкой, в предшествии двух выездных лакеев, входили в нашу сельскую церковь. Затем я прослужил 23 года в Петербурге, откуда только иногда летом ездил для отдыха к родным в деревню. Вообще с деревней я был знаком только по повестям, да и то по повестям, рисующим деревенский быт до "Положения", о крестьянстве же знал только по газетным корреспонденциям, оканчивающимся "отрадно" и пр. Я верил, что мы сильно двинулись вперед за последнее десятилетие, что народ просветился, что всюду идет кипучая деятельность: строятся дороги, учреждаются школы, больницы, вводятся улучшения в хозяйстве. Всему верил, даже в сельскохозяйственные съезды, в сельскохозяйственные общества; сам членом в нескольких состою.
Забег к новой жизни Энгельгардт начал в январе 1871 года, оставляя
Петербург, веселый, полный надежд, с жаждой новой деятельности и работы. Поскольку в окружающей среде в некоторой степени по зимнему времени наблюдался мороз, то ученый муж предпринял разумные меры, как то: одел накрахмаленную рубашку, пиджак, тонкие комнатные сапоги, тяжелую шубу, меховую шапку, валенки до колен. Гардероб увенчал длинный шарф.
Провожать надежду прогрессивного человечества в последний путь на
станцию явились родственники и друзья. Одна из родственниц критически осмотрела путешественника и поставила диагноз: «Сопьется». Провожаемый таким напутствием, Энгельгардт сел в вагон и тронулся. Естественно поезд, а не Энгельгардт, хотя впоследствии он также к этому был близок.
Билет был приобретен в неотапливаемый вагон II класса, светило
солнышко, природы стояли живописные. На некоторые подозрения наводило то, что в вагоне, кроме него был только один человек. Проблемы начались ближе к вечеру, когда термометр уверенно покатился ниже 30 градусов, правда Энгельгардт так и неопределился было это по шкале Цельсия или по шкале Реомюра. К середине ночи, невыспавшийся путешественник переплевался, доплатил деньги за билет и перебрался в отапливаемый вагон I класса, думая при этом мрачную думу, как он будет жить дальше.
Поэтому, современный пассажир, помни, твои проблемы в
современном вагоне – это фигня.
Дальнейшая дорога осталась в памяти Александра Николаевича, как
длинный липкий кошмар из пересадочных станций, где можно было отпиться чаем и поездов различных линий. Причем станции в большинстве своем также не отапливались, в связи с чем Энгельгардт с некоторым недоумением смотрел на прислугу во фраках.
Там же на станции обнаружилось, что удобства располагаются в известной будке, которая находится в 200 метрах от станции. Изучение
помещения внутри показало, что оно внутри покрыто льдом.
Добил химика вагон старого образца, состоящий из изолированных купе с дверями по обеим сторонам. В качестве средства обогрева предполагались грелки, которые на каждой станции клали под сидение. Ага, при – 30 то ли Цельсия, то ли Реомюра. До кучи паровоз ехал как сейчас пассажирский состав, то есть медленно и печально, периодически замирая в чистом поле на неопределенное время. В процессе поездки Энгельгардт выяснил, что Россия состоит из станций, пустырей, 2 изб и снега. Буквально через 70 лет немецко-фашистские захватчики пришли к тем же самым выводам.
Посматривая на избушки, Александр Николаевич мрачно соображал
как в них живут, а также как он будет жить сам.
В Батищево Энгельгардт обнаружил 9 дворов и около 100 жителей, а
также свою усадьбу.
Непосредственно на месте, то есть в деревне Батищево, опытным путем, он выяснил, что барский костюм предполагает необходимость носить с собою и всю обстановку, соответствующую этому костюму. После чего
решительно переоделся в шерстяную рубаху и полушубок. И приступил.
Через те же три года Энгельгардт рассказывал:
А теперь я живу в деревне, в настоящей деревне, из которой осенью и весной иной раз выехать невозможно. Не служу, жалованья никакого не получаю, о крезолах и дифенолах забыл, занимаюсь хозяйством, сею лен и клевер, воспитываю телят и поросят, хожу в высоких сапогах с заложенными в голенища панталонами, живу в таком доме, что не только босиком по полу пройти нельзя, но не всегда и в валенках усидишь, -- а ничего, здоров. Езжу в телеге или на бегунках, не только сам правлю лошадью, но подчас и сам запрягаю, ем щи с солониной, борщ с ветчиной, по нескольку месяцев не вижу свежей говядины и рад, если случится свежая баранина, восхищаюсь песнями, которые "кричат" бабы, и пляскою под звуки голубца, не верю тому, что пишут в газетах о деятельности земств, разных съездов, комиссий, знаю, как делаются все те "отрадные явления", которыми наполняются газеты, и пр.
В итоге посредственный химик оказался отличным хозяйственником,
став первым в своих местах разводить лен, что имело потом свои последствия. После его смерти имение приобрело Министерство сельского хозяйства, организовав опытную сельскохозяйственную станцию, которая существовала при всех властях, и стало родиной 11 высококультурных сортов льна, пока все не сожгли уже упомянутые немецко-фашистские захватчики.
Но это им не помогло. В итоге именно уроженец Батищево в мае 1945
года осматривал территорию разрушенной Рейхсканцелярии в поисках
сгоревших останков Гитлера и Евы Браун. О чем составил соответствующий акт.
Ссылка на канал автора статьи: Vir summo ingenio