Мальчик с глазами преданной собаки
Она часто вспоминала этого маленького двухлетнего мальчугана. Перед глазами вдруг явственно вставали и его большие наполненные какой-то глубинной грустью глаза, и кудрявые волосы, собранные в хвост на макушке. Мальчиков в Израиле не стригут до трех лет, поэтому все мальчишки в ее группе в детском саду были с такими вот длинными хвостами и походили на девочек. Этот хвост здесь назывался кукой, и по наличию такой куки у мальчика можно было понять: малышу нет еще трех лет.
Лионельчик сильно отличался от других детей. Несмотря на свои два с половиной года это был очень серьезный, почти всегда грустный и рассудительный ребенок. Его приводили в садик самого первого, когда еще не было семи, и забирали последним – перед самым закрытием сада. Так что в садике он проводил больше двенадцати часов, уходя домой только спать. У его мамы недавно родился еще один ребенок, с которым она сидела дома. Поговаривали, что у нее послеродовая депрессия, и именно поэтому она сплавляет старшего сына в садик, приводя, что называется, с петухами и забирая за минуту до закрытия.
Лионельчик, как будто знал, что его маму осуждают и пытался, как мог защитить ее. Например, он никогда не плакал, как другие дети, когда утром его приводили в группу. Он тихо протягивал к ней свои маленькие худенькие ручки, чтобы обнять, прижаться к ней на секунду и тут же отстранялся, как бы отпуская ее. Когда мать уходила, он еще долго смотрел ей вслед, как бы надеясь, что та обернется. Но дверь закрывалась, и он хватал носом воздух, словно стараясь поймать исчезающий мамин запах. Потом с обреченностью взрослого человека вздыхал и подходил к воспитательнице, протягивая резиночку. «Делай куку», - серьезно просил он, глядя на нее большими грустными глазами. Она долго собирала в хвост его кудряшки, гладила его по голове, словно извиняясь перед малышом за мамину холодность. Она давно поняла, что это необычный ребенок. Внутри этого двухлетнего малыша словно сидела какая-то боль, которую он не умел еще ни высказать, ни понять. Он не бегал с другой ребятней, не разбрасывал игрушки, не шумел, как способны шуметь двухлетние сорванцы. Он сидел в уголке, прижимая к себе принесенную из дома пеленку. Много раз она пыталась отвлечь его от этой пеленки, приглашая то читать книжки, то играть в машинки. Но малыш только крепче прижимал к себе эту пеленку и не расставался с ней ни во время обеда, ни во время сна. Может быть эта пеленка была для него частью дома, чем-то родным, пахла мамой?
Вечером без слез на него нельзя было смотреть. Лионельчик садился напротив дверей в группе и ревностно провожал глазами чужих мам, забирающих своих детей. Он, словно боясь что-то упустить, внимательно наблюдал, как мамы берут малышей на руки, целуют их, поправляют им волосы и одежду и уносят домой. Когда дверь закрывалась за очередной чужой мамой, он еще крепче прижимал к себе свою пеленку и ни за что не соглашался отсесть от дверей, потому что верил, что сейчас придут и за ним. Но за ним никогда не спешили.
Так было и в тот день, когда она решила, что завтра обязательно поговорит с его мамой. Ее смена закончилась, детей разобрали, остался только Лионельчик, сиротливо сидящий на стульчике напротив дверей. Она должна была спустить его вниз к дежурным воспитателям, где остаются дети, которых родители забирают перед самым закрытием сада. Малыш, словно почувствовал, что она сейчас уйдет и, стянув резиночку со своего пушистого кудрявого хвоста, попросил: «Сделай куку». Она долго гладила его по голове, собирая непослушные кудряшки в хвост, а затем отнесла на руках на первый этаж в дежурную группу. Уходя, она поймала на себе взгляд малыша. Он смотрел на нее без тени осуждения за то, что она тоже уходит, оставляя его здесь. Смотрел, как смотрят одинокие брошенные старики или преданные людьми собаки.
«Завтра же поговорю с его мамой», - твердо решила она, выходя из садика. И вдруг увидела эту самую маму. Женщина сидела в припаркованной недалеко от садика машине и играла в какую-то игру в телефоне. На заднем сиденье в специальном кресле мирно спал ее грудничок. Вдруг телефон зазвонил и мамаша, явно раздосадованная, что игру прервали, ответила: «Нет, еще не забрала, через пятнадцать минут заберу!». Ответив на звонок, женщина вновь окунулась в игру.
Садик закрывался через пятнадцать минут. Она вдруг вспомнила малыша с грустными недетскими глазами и затертой пеленкой, который с такой надеждой смотрел на двери и так чутко прислушивался к шагам. Вспомнила его нелепую куку, худенькие ручки и такое взрослое выражение лица пожившего уже человека. Вспомнила и поняла, что никакого разговора с мамой не будет. Не с кем там разговаривать…