Всё началось год назад, когда младший сын Лукича, Пётр, женился на поморке - девчонке с беломорской деревни Уны. Позвали его друзья сходить на промысел в Белое море через Унскую губу, вот и сходил. Нарадоваться не мог на свой улов. Да и впрямь было чем гордиться: молодая хоть и с норовом, зато смекалистая, добрая и работящая.
"Ну, пусть живут с Богом" - думал Лукич, не сильно разбиравшийся в делах сердечных. И всё бы хорошо, но тут случился казус. Молодые сразу после свадьбы решили жить отдельно - свободолюбивая поморка сбила Петра с толку, не иначе. И не просто отдельно, а вздумали вовсе уехать на другой берег Двины, поближе к Архангельску. Такого поворота Лукич с Митриевной никак не ожидали. Надеялись, что молодожёны ещё переменят решение - мало ли чего в голову придёт! Что бы им не остаться в родной деревне, привольно раскинувшейся на пологих холмах, стекающих заливными лугами к Северной Двине? В родительском доме места много - Игнат, старший сын, уже давно своим хозяйством обзавёлся, отдельный дом выстроил на соседней улице. А так, глядишь, родителям бы помогали с огородом, скотиной да сенокосом управляться.
Но когда на другом берегу всерьёз заварилось строительство дома, Лукич сник. Поначалу вместе с Игнатом и другой роднёй помогал Петру отлавливать топляк, корить и тесать брёвна, ставить подклеть, но с наступлением лета занемог и слёг. Митриевна места себе не находила - такая хворь с мужем впервые за последние двадцать лет приключилась. Лукич с трудом дышал, время от времени впадая в беспамятство, ноги не повиновались, всё тело сотрясалось от лихорадки. Фельдшер приходила, делала уколы, успокаивала перепуганную женщину: "Елизавета Дмитриевна, всё образуется, наберитесь терпения". Митриевна ворочала тяжёлое, горячее со сна тело мужа, обтирала прохладной водой, меняла рубашки и плакала. Наконец, лихорадка отступила, но что-то в Лукиче надломилось, словно жизненные силы покинули его. Он с трудом спускал с кровати деревянные ноги, вставал, пошатываясь, словно пьяный, но дальше горницы пройти не мог. Шли дни, недели, но лучше не становилось. Наоборот, Митриевна с тревогой стала замечать, как частенько ни с того, ни с сего стекленеют глаза мужа, словно он заглядывает куда-то далеко за пределы этого мира. Ноги так и не слушались Лукича. Игнату пришлось взять заботы о доме на себя - отец почти не вставал с постели. Старшая невестка помогала Митриевне, чем могла, но у неё самой дел с детьми было невпроворот. Печальные настали дни.
Тем временем, дом на другом берегу Двины достроили, а осенью у Петра родился первенец. Сына назвали Матвеем. Весть о рождении внука взбодрила стариков, Лукичу волей-неволей пришлось заставлять себя сползать с кровати, потому что Митриевна под любым предлогом так и норовила улизнуть через реку к младшему сыну - помогать Тоне, младшей невестке, нянчиться с младенцем. Когда Матвею исполнилось три месяца, Пётр с женой и сыном приехал к родителям и оставался у них почти до конца зимы, приводя хозяйство в порядок. Игнат выдохнул с облегчением: за время болезни отца его собственный дом пришёл в упадок.
— Батя, надо вставать на ноги. Как хочешь, но в конце весны, после ледохода, когда сойдёт паводок, ждём вас с мамой у себя. - Сказал Пётр на прощание, возвращаясь с семьёй обратно домой, за реку.
Слова сына подействовали на Лукича чудодейственно. Перед стариком была поставлена задача, которую он принялся старательно выполнять. Когда по Двине прошёл ледоход и птицы вернулись на Север, Лукич с Митриевной накупили подарков и впервые отправились к младшему сыну вместе - отмечать новоселье.
- Добрый дом ты построил, сын. Добрый дом. - Глаза Лукича светились тёплым светом, когда он похаживал, ещё не слишком уверенно, с силой опираясь на палку, вокруг двухъярусного дома на высокой подклети. Одобрительно оглядел двускатную крышу с большими свесами, деревянными кружевами и прилаженной спереди резной причелиной. Он уже осмотрел поветь с сеновалом, помещение для скота внизу, погреб, заглянул в каморку для сушки сетей - всё было сделано добротно, с умом. У всех лестниц, соединяющих дом с хозяйственными постройками, перила были гладкие, отшлифованные - можно уверенно держаться, не боясь подцепить занозу. Поветь пристроена к дому коробом, сверху над ней размещался сеновал, а справа во двор сбегал взвоз из тонких брёвен, достаточно широкий, чтобы спокойно завозить на поветь на лошади сено, доски и инвентарь. Взвоз заканчивался двустворчатыми воротами, украшенными порталом из тёсаных плах - таким же, как и у главных ворот дома. Лукич аж языком прицокнул от удовольствия, увидев, как ладно да любо всё у сына сделано в доме. Не зря учил сыновей, с малолетства заставляя работать пилой и топором. Пригодились навыки. Сердце старика наполнилось теплом и это живительное тепло потекло по телу, отчего согрелись ноги, в последнее время постоянно коченеющие - словно им жизненных соков не хватало.
Цепкий взгляд отца подметил, что торчащие концы брёвен в углах тщательно обтяпаны топором, чтобы закрыть поры дерева. Добро. Лукич поковырял продольные пазы между брёвен - вычесанная конопля и сухой мох выложены аккуратно, не выцарапаешь. Это хорошо. Благодаря потайным пазам и врубкам брёвна прилегают друг к другу так плотно, что лезвие ножа не просунешь. Пол двойной, потолок тоже утеплён - в таком доме зимой тепло, а летом не душно. Всё, как учил сына. К глазам Лукича подступили слёзы, но он не дал им пролиться, придрался к какой-то мелочи, заворчал по-стариковски.
— Батя, пойдём в дом. Простудишься опять. - Пётр обнял старика за плечи и помог подняться по лестнице в сени. В холодных сенях сняли сапоги, распахнули дверь в дом - в лицо пахнуло теплом от русской печки и запахом пирогов. Тоня умница - в доме чистота, аппетитный запах еды и стол накрыт. В такой дом хочется возвращаться. Старик пригнулся. чтобы не задеть притолоку, шагнул внутрь, перекрестился на образа в углу. Пётр зашёл следом, снимая куртку на ходу. Митриевна держала Матвейку на коленях и поила чаем. При виде отца, тот молча сполз с бабушкиных колен и на четвереньках сиганул по красивой домотканой дорожке к нему навстречу.
— Эк, какой шустрый малец! - крякнул от удовольствия дед, наблюдая за внуком.
— Шустрый-то шустрый, а через высокие пороги ещё не умеет перелезать.
— Это дело наживное. У тебя тоже не сразу получалось.
А вечером все вместе сидели за большим столом и пили чай с пирогами. Матвейка залез к деду на колени и сосредоточенно ковырял пухленькими пальчиками мочку его мясистого уха - малышу оно почему-то особенно приглянулось. Матвеевна млела от счастья. А глаза Лукича влажно блестели - это в сердце старика растаяла обида на сына и вытекала слезами. К нему снова возвращались силы и жажда жизни.
— Добрый дом вы построили, дети. Дом, в котором живёт любовь.