Эх, Вася… Вася… Нет, ты ни в чем не виноват… Но ты меня добил…. Два года я снимаю этот фильм! Два года, и ты меня опять подставил. В первый год съемок, я на коленях у директора выпросил возможность устроить на съемках за 400 километров от города военные взрывы. Мы потратили кучу денег на тебя, а ты приехал бухой и три дня соединял со своими потными ничего непонимающими от жары помощниками какие-то провода…
В итоге были не взрывы, а всполохи в поле, и пожарные смеялись, и актер чуть не умерший от страха, потому что в не запланированной лунке вспыхнул огонь солярки! Вася, это было год назад. Теперь мы на военном объекте в Алкино, рота два дня рыла траншеи, и у тебя оказался сырой порох, Вася!
Вася слушал, и в этот момент замышлял удивить группу какими-то пиротехническими фокусами. Я сел в машину и уехал. В это день меня почему-то тошнило.
Утром пришла на роль Марии Аристарховны актриса. Я сидел в кресле и почему-то плохо ее видел. Она что-то играла… Я попросил перенести пробы на завтра. Вечером, я кое-как доснял сцену кровохарканья главного героя. Я устал… От всего… От себя…. Десять лет работы на этой безнадежной студии… Все было нормально еще пол года назад.
Я в Москве снял клип «Пилотам» и впереди планировались переговоры по новым съемкам. Друг из Ванкувера готовил документы на иммиграцию. Я учил английский, успокаивал папу с мамой и заодно планировал посетить посольство Канады… Но тут звонок.
Я возвращаюсь в Уфу, чтобы доснять фильм, и уехать срочно обратно в Москву. А нет. Не вышло. Встрял… Как герой Аль Пачино в фильме «Путь Корлито»… Вот-вот он должен вскочить на поезд, уехать и начать новую честную жизнь, но... его убивают. По телевизору передают о трагедии в Беслане.
Прошлый фильм я заканчивал по телевизору передавали о теракте в Нью-Йорке. И нервы… И дышать почему-то больно. Наверное, простыл. На съемках спали в деревне в спортзале, с разобранной крышей. Однажды ночью был дождь и белило с дырявого потолка с водой закапало всю нашу группу и мы весь день ходили белые. С тех пор и простыл.
Я пришел домой уже насколько дней лечусь… Не могу вздохнуть. Дикая боль… Уколы, иглоукалывание, рентген… ничего не понятно. Родители пришли, и ушли с ребенком, я стал собирать только что привезенный новый диван, собрал и лег на этот новый диван умирать.
Жена моя колола меня сильными обезболивающими, что остались после смерти бабушки, и они теперь перестали помогать. О моем состоянии никому не рассказывали… Чтоб не пугать… Но зашла с прогулки мама и увидела меня лежащим… Потом вызвали скорую и мама стала натирать мне немеющие руки. Дыхание учащалось для того, чтобы насытить кислородом сердце, и после максимального убыстрения вздохов, во всем организме наступал сильный спазм. Я сжимался как сдавленная пружина и скулил. Так уже два дня.
Мама достала из холодильника Вермут и насильно влила мне в рот. Приехала скорая, и доктор с серьгой за ушами, сделал мне укол в заднюю мышцу, посадил меня в скорую и повез. Я несколько раз в заднем отсеке падал от сильных спазмов… Эх, Вася… если бы твой порох не был тогда сырым…
Полночь. В приемном покое все происходило медленно как в кино… Я сказал, что не могу дышать, мне сделали укол. Поражает всегда уверенность, что после укола вам должно полегчать. Женщина, стоящая возле каталки, на котором лежал ее, муж без сознания от болевого шока вдруг, повернулась в мою сторону, посмотрела на меня, и запричитала: -Он бледен, мальчику плохо… он бледен, мальчику плохо…
Ну кому есть дело до больных? Все внимание в записи, скорее бы написать что-нибудь и отправить в следующий терминал. -Вот направление на кардиограмму- слегка смущаясь подошла молодая помощница в халате, и я как Антонио Бандерос в фильме «Desperado», по стене пополз в два кабинета через. И опять те же спазмы.
Невозможно лежать. Тело как ластик в руках ребенка сжимается и вылетает. Я упал с кушетки. Усталая врач обращает внимание на провода, которые надо теперь собирать. «Ну ладно, идите, или... ползите». И опять по стене, только полоски крови нет, а у Бандероса было.
Пришла медсестра с шестого этажа и забрала в аллергологию. В лифте старичок обслуживающий грузовой лифт вдруг встал и уступил место. Спасибо, побольше бы таких настоящих. Но где они все?
Я плетусь по спящему отделению в надежде, что все попрыгают с мест как в кино, заиграет тревожная музыка, и медсестра с большими глазами побежит спасать раненного бойца-гайдука. А… нет. Не угадал — тишина. Только мое дыхание все заглушает, и палата где все спят, кроме одного обставленного как в окопе телевизором, чайником, книжками и бутербродами.
Я лег на железную непокрытую матрасом кровать. Пришел молодой доктор практикант. Послушал и так же тихо ушел, пришла медсестра принесла таблетки. Надо бы запить… Как раз у этого вот мужичка и стакан и газировка… — Можно? — Чего! – рассвирепел тот. И показал рукой на кран. — Да… да… конечно…- я нагнулся над умывальником и с удовольствием запил таблетки. Я вышел на пост. — Медсестра, мне станет легче? — Терпите, у вас ведь невралгия…
Надо было спать. Я улегся и вспомнил про сына. Я его очень люблю… Утром я шатался и сдавал анализы, и когда увидел родителей, мне стало лучше… Папа привел врача, своего друга детства. Он слушал меня внимательно и сказал, что не может обнаружить дыхание. Пришел человек, с реанимации поигрывая кислородной маской, задал несколько вопросов и удалился. Потом пришла женщина с каталкой… меня раздели до нага, укрыли простыней и повезли…
В реанимации сосед улыбнулся и сказал: — Щас полегчает… Мне сделали укол. — Это морфий… — сказал он. Я ушел в свой мир цветной и добрый…
Прошло несколько дней, и я привык к катетерам. В семь вечера в реанимации медсестры и медбратья убегали смотреть сериал «Клон». Торбеев, мой сосед, постоянно задыхался… И я кричал: — Зульфия!- кричал как можно громче. Через минут десять приходила недовольная медсестра и говорила: — Че кричите?! — Человеку плохо… Она приносила ширму и отделяла меня ею от Торбеева… и сново уходила, виляя злой попой досматривать сериал «Клон». — Торбеев! — Че? — Все нормально? — Эх, зря я сюда попал, не вылечат меня здесь — вздыхал он, и снимая со стены кислородную маску, делал несколько вздохов, и опять ложился.
Ночью голый Торбеев шел в туалет, и курил… На вопрос откуда у вас такая фамилия, Торбеев объяснял тем, что в фамилия его знатная. Был у Чингисхана полководец по имени Торбей, вот оттуда и идет его фамилия…
По вечерам пели песни наркоманы и обязательно кого-то срочно привозили, и из операционной доносились крики врача, приводившего кого-то чувства. Я лежал как раз возле медицинских шкафчиков, с различными препаратами, никому не нужный и не интересный, смотря, как девочки забегая за очередным лекарство спорили между собой о чем-то… Вскрывая шприцы однажды один выскочил из рук, и угодил мне в лицо. И в этот момент меня заметили… — Ой, извините … — Нет проблем… — Света! Быстрее…- ей крикнула старшая и она выскочила.
Вообще в реанимации ты как манекен, подходят, трогают, поднимаю руку, заправляют твою постель и, главное тем кто нас обслуживает не заводить человеческих бесед, отвлекает это и мешает работе. Посадят на инвалидную коляску и катят на рентген, и посетители у входа отворачиваются от тебя как будто ты инвалид. А я им улыбаюсь, а они отводят глаза…
Приходил папин друг, врач, и так спокойно мне: -А ты, ведь мог отбросить коньки. Напротив меня лежал Азат Амирович с инсультом. Зубной врач. Позже я видел его под новый год, случайно, он быстро вышел из подъезда, сел в машину, и уехал. Мне так хотелось его остановить тогда, узнать как дела. Я спрашивал потом у всех в подъезде: — Это не ваш папа? — Нет.
То ли он был, то ли показалось… К нему еще сын приходил, с разрешения министра пустили, одевал так с любовью носки ему… Потом с мы с ним вместе болтали без конца, он медленно, я мысленно доканчивал его фразы. Сидим голые, кушаем, тут врачи приходят, и говорят, не отвлекайтесь… и пункцию мне делают. Прямо во время завтрака... Так и ушли с баночкой моей жидкости из легкого, тихо, виновато улыбаясь, как будто стырили что-то у меня. Щас легче будет, говорил он мне, задышится.
А потом рассказывал о себе, говорит, читаю лекции, звонок… Я поругался по телефону с одним перцем, и должны были встретиться, по-мужски разобраться. Я сел в машину весь на эмоциях и тут слабость…Эта слабость и оказалась инсультом… Еще был санитар Марсель, глядя вечером на мою мочу, которую должен был вынести, он вдруг спросил: — А… вы, говорят, режиссер? — Да. — А у меня папа актер…
И понеслось… общие знакомые и смешные разговоры. Хороший парень. Когда я уже вышел из реанимации он пришел через несколько дней навестить меня и рассказал, так между прочим, что сегодня сдал в морг тело Торбеева… Вышел я из реанимации голодным, худым и обросшим. Глядя в зеркало на себя, я подумал, ну прям герой рок-оперы «Иисус Христос — супер звезда». Надеялся, что поваляюсь немного и выйду, но это было только начало. Эх, Вася… если бы твой порох не был тогда сырым… Доснимался я сцен с кровохарканьем, молодец…
Через неделю мои планы нарушились, и «Пилотам» приехавшим в Уфу я не смог снять новый клип, я сдавал анализы на туберкулез в другой больнице. Анализы подтвердились, лечение как минимум на пол года. В доме моем весь подъезд засыпали хлоркой, сына подвесили и сделали рентген. Через неделю у моего соседа по новой палате, ветерана войны Константина Семеновича не выдержала от лекарств поджелудочная, и он умер. Ходил он всегда подтянутый с записной книжечкой, аккуратно туда записывал назначенные лекарства, и по телефону зачитывал все супруге.
В соседней по блоку палате, мужчина, бывший директор «Башдрамтеатра» галантно со мной здоровавшийся, тоже умер. Я видел как все соседи в моей палате лежа смотрят в стену безнадежно, обреченно. И грустные очереди в коридорах с носящими баночку, для того чтобы в плевре не собиралась жидкость.
И как словно крепость, туберкулезный диспансер берут бомжи и калеки, для того чтобы пережить холодную зиму. Мне все это стало немного надоедать… Я занес чай в реанимацию моему соседу нефтянику Явдату, после того как ему вырезали пол легкого, и сделал вывод: надо выбираться из этой мясорубки.
Лечащий врач, после долгих уговоров, разрешил чтобы я ездил на лечение из дома. Сестра дала денег, и я каждый день на такси посещал больницу, и параллельно открыл свое дело.
Мне надо было возвращаться к жизни. Стоя у светофора, я смотрел на сидящих в машине, и завидовал тому, что у них нет ни процедур, ни таблеток, от которых тошнит и чешется все тело. Они просто смеются. Они просто живут. И сейчас загорится зеленый свет, и легким нажатием на педаль, они продолжат путь в свою успешную жизнь . Я стал возвращаться к жизни, пока мысленно, мечтая.
Прошло четыре года, с тех пор я как-то живу. И эти годы не стали легче. Но внутри, я уже был далек от Торбеева, и других. Я был не с ними. Недавно плутая на машине по незнакомым дворам, я увидел Васю. — Привет. Какими судьбами? — Эх, Вася… если бы твой порох не был тогда сырым… — хотел я сказать, но промолчал. Позже, он нашел меня в соцсетях и просил посмотреть какой-то мой фильм…
…И все-таки по ночам, я иногда не могу переключить канал своего сна с Торбеева и других… Я долго лежу вглядываясь в темноту, и желаю им только света...
2009 г.