Верховная шла по коридору. В Храме Луны царила полная тишина. Если готовится жертвоприношение, все за день становятся молчаливыми, предвкушая желанное событие.
Жрицы вежливо выстроились у стен, склонив головы и сложив в приветствии руки на груди. И молчали. Некоторые, особо эмоциональные, покусывали губы. У некоторых так блестели глаза, словно они напились сладкого вина без меры. Хотя напитков, приготовленных с брожением в Храме Луны отродясь не было.
На полу церемониального коридора были расстелены мягкие циновки из птичьего пуха, которые глушили и звук шагов, и любые голоса. В Храме заведено правило: при выходе Верховной к людям – полная тишина.
Не потому, что повелительница Храма была раздражительна или не любила слушать песни, морщилась при звуках флейты или арфы, гневалась на девичье щебетанье. Нет.
Перед тем, как выйти на ступени Храма Луны, Верховная начинала вслушиваться в звуки мира за стенами задолго до выхода. Она шла из внутренних покоев медленно и с каждым шагом, приближаясь к главному входу, все яснее читала мысли собравшихся на площади перед Храмом людей...
Сегодня, как всегда, как обычно.
Толпа возбуждена, пылает праведным гневом. Жар злых и кровожадных мыслей части людей уже касается щёк Верховной. Пар тяжёлых и сладких испарений гнусных человеческих желаний уже вызывает лёгкую испарину на лбу жрицы... Люди не понимают, что их так ярит, но с желанием отдаются чувству гнева.
Уши Верховной ощущают мстительный интерес молодых мужчин, стоящих несколько в сторонке. Они ждут представления, их сердца ноют, словно у гончих псов, готовых рвануть за дичью по зову охотника-хозяина.
За очередным поворотом коридора Верховная явственно услышала, как около десятка крикливых кумушек, исходили бранью и обидой. За злыми словами проступает обида на мужей, ненависть к красоте. Ненависть к красоте… юности… непохожести... ненависть к собственной скомканной жизни.
Верховная сосредоточилась на тонкой ниточке отчаяния, протянувшейся из центра толпы к Лунной Богине. Жрица даже удивилась, каким чистым было маленькое сердечко, бившееся в страхе. Нет, не страхе… Девушка… Девушка уже попрощалась с жизнью… Хорошо... Жертва будет отменной...
Значит, они хотят крови... Нет, они хотят зрелища. Они не могут остановиться. Если сердце хоть раз получило упоение от жестокости, оно не перестанет требовать этого снова и снова...
Верховная резко остановилась. Молоденькие жрицы, нёсшие следом расшитое золотом покрывало, замешкались. Разволновались. Сердца их чисты, но слабы. Они не хотят выходить на ступени, не хотят снова окунуться в волны ненависти. Нервно переминаются. Они хотят остаться внутри безопасного Храма.
Верховная повела рукой, приказывая оставить ее. Девушки с облегчением отступили в ниши и боковые коридоры.
Глупые. Нельзя укрыться от жизни в тёмных углах Храма. Свет этого мира доберётся до них, наполняя жаждой жизни, жаждой любви, жаждой счастья.
Но сегодня им очень страшно, и Верховная сделает все сама.
Жрицы Входа откинули тяжёлый полог, украшенный цветами. Верховная медленно вышла под сень колоннады. Полог позади моментально задёрнулся – не следует проникать за завесу холодно-любопытным глазам обычных людей.
Хмурый небосвод тёмным покрывалом вечерних сумерек окутал площадь. У всех в руках масляные светильники, у кого-то и факелы.
Жрица остановилась между двух основных колонн – белой, выточенной из огромного куска опала, и чёрной – базальтовой с мелкими вкраплениями красного, словно с незастывшими каплями магмы. Между днём и ночью. Между сном и явью. В сумерках. В вечных сумерках человеческих душ...
На площади затихли.
Вышел обвинитель. Двое его подручных вытолкнули к ступеням поближе девушку со связанными за спиной руками.
Верховная кивнула.
Обвинитель начал. Как всегда, сумбурно, необоснованно.
- Нет такого закона! И Солнце не раз доказывало нам, что предначертано деве быть с мужем, под мужем, а не выцарапывать ему глаза. Что не должно, вместо работы по дому, глупо сидеть у окна и малевать ненужные непотребства! Творить магические знаки, не освящённые Отцами и Старцами! Не должно женщинам глядеть на луну вместо отмывания полов, а потом всю ночь красить знаки, наводящие порчу на людей!
- Покажите, – сказала Верховная.
Ворох листов папируса рассыпался у ног Верховной, ветер услужливо перелистнул пару «доказательств».
Рисунки! Верховная затаила дыхание. Люди, лошади, повозки, цветы, луна отражается в реке, портрет глазастого юноши, доброго улыбающегося старика… Луна, ты привела в Храм чудо!
- Доколе! - продолжал обвинитель, худой мужчина с желтоватой кожей щёк – признак застоя желчи и близящейся язвы желудка. - Доколе терпеть нам бесовские выходки! Ей надо выколоть глаза, чтобы не смотрела на Луну!
- Обнимать мужа в постели глаза не нужны! – выкрикнули из группы молодых парней.
Из толпы отделился муж – лысеющий, крепко сложенный мужчина лет сорока. Губы его были поджаты, словно у младенца готового расплакаться.
- И чтоб не глазела по сторонам! – прошипел он.
- Ты, Верховная Жрица Луны, реши, что делать с нею!
Что сказать людям не сведущим в богатстве истинном? Ничего. Для них пустой горшок - досада. Для обладателя чуда Луны – это лист для рисования, поле для нового мира, место для цветов и символов. Что им сказать?!
Верховная протянула руку к девушке, и путы спали с неё, словно смазанные маслом.
- Она умрёт, - сказала Верховная строго. Толпа взвыла. Лицо мужа девушки перекосило, но он не посмел попросить прощения за жену. Наказание перекинулось бы на него.
Девушка сгорбилась. Залилась слезами. Шатко шагнула вперёд от толпы, словно выпуталась из кустов шиповника. Всхлипывая, подошла к жрице. Верховная положила ей руку на плечо, полог с цветами откинулся, и обе женщины исчезли в лёгкой дымке, источаемой горящими фиалами.
Толпа радостно загалдела. Несколько человек стали радостно пританцовывать. Появились барабаны и свирели. Послышались поздравления «суровому, но справедливому» мужу, в один миг ставшему вдовцом. Женщины обступили его, выражая сочувствие и ласку.
В коридоре Храма крики людей исчезли сразу же, заглушённые стенами и циновками.
Девушки, юные жрицы, немедленно обступили новенькую. Их улыбки и радостное оживление удивили бедную «жертву». Она озиралась в недоумении.
- Не бойся! – сказала Верховная устало. – Ты дома. И здесь ты будешь рисовать и смотреть на луну. Сколько захочешь.
- Но вы, госпожа, - девушка снова заплакала, - вы же сказали – «она умрёт»…
- Да. Для них ты умерла, но для нас ты только начала жить.
Верховная обняла свою новую дочь.
- Я скажу тебе только одно: иди и живи!
Свет Луны заливает внутренний двор Храма. Девочки щебечут во внутренних покоях. Кто-то пробежал с блюдом, полным угощений. Кто-то пронёсся с ворохом одежды.
Новенькая привыкнет и начнёт «служить» богине - будет жить затворницей или покинет храм под иной личиной. Неважно.
Пусть толпа снаружи танцует на твоих поминках. Иди и живи!