Продолжение романа "Где-то рядом, по соседству", предыдущая часть лежит тут
* * *
«Ученый Хэ Цзянькуй из Южного научно-технологического университета в китайском Шеньчжэне объявил, что ему удалось создать первых в мире генетически модифицированных людей.
Гены девочек-близнецов, которые недавно появились на свет, были отредактированы при помощи технологии CRISPR-Cas9, которая позволяет найти в ДНК нужный ген и удалить или подправить его.
У близнецов был отредактирован единственный ген — CCR5, изменение которого должно снизить риск инфицирования ВИЧ.
Девочки, получившие имена Нана и Лулу, совершенно здоровы, объявил Хэ Цзянькуй в видео-обращении».
* * *
Трудно сказать, любил ли Ремиз девочек. Да, был строг, требователен, но, Света считала, отец таким и должен быть. Мама – для того, чтобы баловать, отец – воспитывать. Они никогда и никуда не ходили вместе, если он их и замечал в доме, то только для того, чтобы заставить их что-то для него сделать - подать, принести. Бить не бил, так только, мог замахнуться или прикрикнуть. А вот ей самой от мужа по-прежнему крепко доставалось.
Свете становилось все очевиднее, что муж ее не любит. Некоторое время ей еще хватало упорства закрывать глаза руками: уговаривать себя и считать, что Ремиз – просто очень строгий и холодный человек. В доме, где нет любви, жить холодно и неуютно. В какой-то момент Света призналась себе, что да, она – нелюбимая жена, это факт. Поплакала она, погоревала (все-таки она была больше мамина дочь, чем бабушкина внучка!) и решила, что она будет любить за двоих, за себя и за Ремиза. Потом еще некоторое время подумала и поняла еще одну вещь: она не любит мужа. Да и не любила никогда. И стараться полюбить его снова она не хочет и не будет.
Она жила с ним по-прежнему и не уходила по многим причинам: привычка, боязнь перемен, слабохарактерность, отсутствие организационных способностей, неумение зарабатывать деньги… Много причин, в общем-то, было. Самое главное, что держало ее долгие годы рядом с мужем – ее всегдашняя и неколебимая вера в чудо. Что если она встанет завтра, а жизнь совсем иная? Солнышко встало и всех согрело. И как-то все вокруг само устроилось. Может же быть такое, правда? А пока – ну, что ж, пока любви нет, что тут поделаешь. Надо терпеть и верить. Но жизнь, состоящая только из веры и терпения, становилась все труднее и труднее.
Терпение и вера стали убывать у нее внутри по мере того, как вырастали девчонки. Света с ужасом стала задумываться о том, что вскоре их постигнет та же судьба, что и ее – судьба жертв. Это сейчас пока они еще маленькие, он их не трогает. Да и ее, в качестве жертвы, мужу вполне хватает. А что дальше будет – страшно подумать. Вот тут ее веры уже не хватало и вера в чудо не спасала.
Сначала, когда ей только-только стало понятно, что дно еще не достигнуто и к ее собственным страданиям могут добавиться переживания за муки дочерей, она растерялась. Ладно она – сама выбрала себе такого мужа, уже даже как-то и пообвыклась в своей странной жизни. Но мысль о дочерях заставляла сильнее биться ее сердце, Свету холодной волной окатывал ужас и страх за судьбу девчонок.
Она была довольно симпатичной женщиной. От нервов и постоянного насилия со стороны мужа была в ее внешности какая-то мрачноватая субтильность, модная и рекламируемая в женских журналах. Ремиз по-прежнему держал ее в черном теле, ограничивая в деньгах, насилуя и поколачивая. Света была хорошей матерью, отказывала себе во всем, чтобы кормить, поить и одевать-обувать детей получше. Организм у нее был молодой, сильный, выдерживал аскетичный режим существования. Сейчас бы вообще диетологи такую жизнь одобрили. Ну, а тогда у нее просто по-другому не получалось.
Она по-прежнему сидела дома, не работала: муж был категорически против ее выхода за пределы дома. Ей было очень скучно. Подруг ей было завести негде, так, была пара мамочек-соседок, с которыми она общалась на детской площадке. Она даже как-то их к себе домой пригласила, на чай с собственноручно сделанной шарлоткой, но Ремиз их не одобрил. Сказал, какие-то они распущенные, развязные слишком, чтобы духу их не было и все такое. Было в этом что-то мистическое: стоило ей нарушить запрет мужа, как он возникал тут как тут, будто, уходя на работу, оставлял в квартире свои глаза и уши. И от этого она еще больше его боялась, до немоты, до полного оцепенения и безволия.
Бабушка, поболев несколько лет, умерла, девчонкам Светиным было тогда девять и десять, соответственно. Маму бабушкина смерть подкосила. Первый год после ее смерти был особенно тяжелым. У Татьяны Кирилловны начались проблемы с сердцем, открылась астма, про которую мама с детства не вспоминала. В общем, ей не до Светы было: получила инвалидность, уволилась с работы и сил у нее хватало только сходить в продуктовый магазин на первом этаже того же дома. В те редкие дни, когда Ремиз разрешал ей съездить к матери, и Света навещала ее, разговаривали они только про материно здоровье. Про детали посещений различных врачей, динамику или отсутствие таковой в ее анализах, про те или иные лекарства и их взаимодействие с организмом Татьяны Кирилловны – до Светиных проблем как-то дело в разговорах не доходило. Да Света, в общем, и не настаивала: помочь мать ей не поможет, только зря страдать будет.
После смерти Софьи Дмитриевны, как показалось Свете, Татьяна Кирилловна очень изменилась. Сначала она очень остро переживала уход матери, отсюда и сердечные проблемы, и астма. Через некоторое время врачи смогли подобрать ей адекватную терапию, позволяющую вполне сносно существовать. Но за прошедшее до этого момента время мать так привыкла стоять одной ногой на пороге собственной могилы, что поменять отношение к себе вместе с изменением самочувствия в лучшую сторону она все равно не могла. Или не хотела.
Пока была жива Софья Дмитриевна, Татьяна Кирилловна была как девка-чернавка из старых сказок. Мать была женщиной жесткой, даже деспотичной, права слова Татьяна Кирилловна при ней не имела, мать считала ее неудачницей, недотепой и негодной ни на что более, чем работа по дому. Свете небезосновательно казалось, что именно бабушка была причиной распада брака матери и ухода из семьи ее отца, но выяснить поточнее возможности не было. Так что при жизни своей матери жила Татьяна Кирилловна трудно и с оглядкой, а то, не ровен час, и подзатыльник или пинок от матери можно было получить.
И тут матери не стало. Сначала было страшно и трудно: Татьяна не привыкла думать, что-то решать самой, решения всегда были за матерью. И самостоятельная жизнь Татьяне казалась страшным незнакомцем, который стоит под дверью, дышит тяжело в замочную скважину, ходит за ней по улице и ждет, чтобы жертва зазевалась, чтобы схватить ее и погубить. Потом, по мере того, как время проходило, а ничего страшного с Татьяной не случалось, она стала успокаиваться, и даже находить определенные плюсы в своем нынешнем положении.
Окончательное чувство наступившей свободы настигло ее как-то враз, в один январский день. На улице мела пурга, а так хотелось чаю с конфетами. Но Татьяне Кирилловне даже подумать о выходе из дому было страшно. И тут она вспомнила, что в платяном шкафу, за кучей наглаженного и накрахмаленного постельного белья, у матери был запас конфет, на подарки нужным людям типа врачей или чиновников в управе.
Она вошла в комнату матери, где неизменно поддерживала порядок весь этот год, мыла полы и вытирала пыль, на цыпочках, будто могла кого-то потревожить. Открыла шкаф (черт, дверца так и скрипит, надо маслицем намазать, мать всегда так делала), сдвинула бельё чуть в сторону. Так и есть, три коробки конфет, «Огни Москвы», «Белочка» и «Птичье молоко», на месте. Она аккуратно, как живую, взяла в руки самую верхнюю коробку, «Белочку» и едва ступая, ошеломленная вседозволенностью, пошла на кухню.
В этот вечер она съела всё – и «Белочку», и «Огни Москвы», и даже большущую упаковку «Птичьего молока». Прошло много лет, конфеты уже были старые, по темному шоколаду легла белая патина налета. Но ей не стало плохо, не расстроилось пищеварение, не высыпала крапивница, как у нее раньше бывало при переборе со сладким. И вообще, подумала она, хватит «завтраков» и «на-черных-дней». Жить она теперь будет совсем по-другому: для себя и во имя себя. И никто ей не сможет этого запретить. Хватит, набатрачилась. Матери больше нет, она ей была преданной дочерью и прислуживала ей до последнего. Дочь? Уже взрослая и замужем, свои дети есть. Живет, правда, с мужем плохо, жалуется. Ну, да это ее жизнь, пусть сама голову над этим ломает. Теперь ее собственное время настало. Бог его, вообще, знает, сколько у нее той жизни еще. Некуда больше откладывать, надо жить здесь и сейчас.
Следующая часть - ищите тут