Родственники громадно опаздывали на самолет. Последний рейс перед Апокалипсисом: закрывают Испанию, закрывают Европу, закрывают жизнь.
Когда мчишь в аэропорт, главное - заранее назначить виновного на случай если.
Всякий из двух взалкал победы и вспомнил каждый недошедший до стиралки носок. Карты памяти обоих очутились переполненными историями чудовищного пренебрежения по отношению друг к другу.
Прибыли в срок, но ощутили прохладный прием международной общественности.
Ситуацию спасла бабка, ожидающая рейса уже второй день.
Рассказала про сложно устроенные эмоции, неожиданный источник которых в виде карантинных мероприятий надо ценить и воспевать. Плавно вышла на болдинского Пушкина.
Оказалось, что престарелый, 31 годочка отроду, Ловлас, как только залицезрел на одном из балов несовершеннолетнюю нимфу, так внезапно и подорвался жениться.
(Кстати, на этом месте бабушка сделала неодобрительное лицо и закатила глаза, явно советуясь с будущим боссом, стоит ли продолжать эту порнографическую историю).
Ну да, на том же самом месте матушка нимфы тоже возмущенно заалела лицом, посоветовала античному сатиру, тогда еще нашему «не совсем всё», как-то сегментировать аудиторию претенденток, согласовывать свои неприличные желания с возможностями, больше не оскорблять их высоконравственную семью подобной глумливой дерзостью, но если очень хочется, то дай, Саша, денег и бери мою кровиночку, чего уж там.
Саше сильно хотелось, но с деньгами на момент было не очень, хотя технически он мог попросить у родителей, чем и занялся.
В ответ папенька цветисто объяснил, что он, конечно, помещик, дворянин и все такое, но с наличными у него тоже не безоблачно, мол, если хочешь, бери деревню, примкнувшую к Болдино, и царствуй.
Саша Сергеевич возликовал и тут же всколыхнулся ехать на местность в Нижегородскую губернию, вступать в права на Кистенево.
Прибыл в Большое Болдино 3 сентября - у Шуфутинского на эту ему очень меланхолическое произведение наличествует в репертуаре.
Так вот, все переписал за пару дней АлександрСергеич, накупил тёще разделочных досок хохломских-узорчатых, маменьке - матрешку самую плодовитую да и засобирался к невесте - воспевать красу и потеть от неистовства.
А тут и известие об эпидемической обстановке в центральных районах России и ее империалистических окрестностей подоспело.
Уупс. Холера-с, сударь. Извольте приступить к самоизоляции.
(Бабушка осуждающе посмотрела на стайку бортпроводниц, затем - бессмысленно - на пару собеседников, через минуту начала вспоминать, кто это, и вновь забрезжила мыслью).
Ну да, стало быть, и написал тогда Сашенька грустное:
«Какие новые товары
Вступили нынче в карантин?
Пришли ли бочки жданных вин?
И что чума? и где пожары?
И нет ли голода, войны,
Или подобной новизны?»
А было у него с собой всего три книжки. Учитывая, что Сашенька наш был не только охальник, но и полиглот, изучал он в эти поры английскую поэзию. В оригинале, само собой. Там был один автор, что пытался изобрести собственную стилистику, склеив ренессанс и современность. Так вот, чтоб не скучать за дописыванием Онегина, прошел наш поэтический титан курсы личностного роста: изучил этот высоконапряженный стиль, да и бахнул неожиданно «Маленькие трагедии» с «Пиром во время чумы» внутри.
Вскоре он получил лояльную записку от начинающей жены, где та сетовала, что покинуть Москву не удалось - границы сёл и городов на замке, деваться, кроме балов, некуда и приезжай уже.
Дважды бросался болдинский узник штурмовать культурный контекст нижегородских окрестностей:
- многократно насладился самобытной речью русского крестьянства,
- удивил предводителей местного дворянства богатством идиоматических выражений,
- наскакал 400 верст в ненужных направлениях,
- испытытал чувство оскудения и
- вернулся в болдинскую созидательную тишину.
Итог самоизоляции, читай общероссийское приобретение, это последние главы «Евгения Онегина», «Повести Белкина», «Сказка о попе и его работнике Балде», «Домик в Коломне», «Маленькие трагедии» и 30 стихов, в т.ч:
«...Но не хочу, о други, умирать;
Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать;
И ведаю, мне будут наслажденья
Меж горестей, забот и треволненья:
Порой опять гармонией упьюсь,
Над вымыслом слезами обольюсь,
И может быть — на мой закат печальный
Блеснет любовь улыбкою прощальной».
На последних строках бабушка прибавила в звуке, и весь аэропорт удивленно заоглядывался, подтверждая наличие особой магии в великой русской поэзии.
- Ёбвашумать, - сказала ближайшая из стюардесс, - опять.
⁃ Я не хотела, это они меня вынудили, - сказала бабка, показывая на изумленную пару неудачников.
⁃ Не ври, - сказала стюардесса, - не заберете бабушку в хорошие руки? - это уже паре лузеров.
Те поежились и засобирались на регистрацию.
- Он вернулся! - заорала бабка и побежала за родственниками.
Все заозирались, а пара пробиралась к стойке с видом, что ОНО не с нами.
«Он вернулся 5 декабря - ровно через три месяца,» - бабка не отставала и подстраивалась под молодую иноходь с ловкостью цирковой лошади.
Так они узнали конец истории:
АСПушкин вернулся, заложил имение, дал тёще 11 тысяч на приданое для чистейшей прелести, снял апартаменты на Арбате, доплатил за доставку невесты к церкви, после чего наконец-то повез лишать ее чести и баловать подарками в счет будущих послеболдинских гонораров.
А родственники не улетели. Их билеты оказались на июнь. Они сказали бабке, что все ок и притворились, что так было задумано, но все зря.
Бабушку не интересовали лузеры. Она уже приступила к лекции для молодой семьи с двумя хорошо воспитанными подростками. О самоизоляции Ньютона.
Подписывайтесь на мою страницу и не пропускайте интересное
Кто хочет на ту же тему, но в приличном изложении - вот моя статья о станции "Пушкинская" и самом "солнце русской поэзии" в журнале Time Out.
/