Месяц прошёл со дня объявления карантина. Игорь всматривался в карту, полную красных точек на экране телефона. И если первое время его раздражали играющие дети на улице, что и окно не откроешь, все орут и играют в мяч. То, когда их, наконец, стали разгонять власти и перепуганные родители, остаётся слушать только соседей. То как они кричат друг на друга, то, как они орут матом на своих собак, которые явно не понимают почему должны сидеть дома в такую прекрасную погоду. А потом, когда Игорь чистил зубы, слушал, как бабуля сверху теряла терпение с маленькой внучкой. Трубы, стены - все это предательски делало изоляцию видимостью, он чувствовал себя в толпе, прижатый со всех сторон, как когда-то в детстве в переполненном автобусе. Когда не дотягиваешься ни до одного поручня, когда руки плотно прижаты по бокам, стоящими близко людьми, когда не знаешь куда девать свой взгляд, чтобы не встречаться им с человеком перед собой. Когда дыхание стоящих рядом касалось его кожи и он чувствовал изгибы чужих тел на себе. Тогда он чувствовал, что задыхается, сердце бешено колотилось, его начинало мутить, дыхание учащалось и он сжимал плотно кулаки, чтобы боль впившихся в ладони ногтей отвлекла, хоть немного отвлекла от разгорающегося ада внутри. Также он себя чувствовал, запертым в собственном доме. То, что другие называли гражданской ответственностью, для него было ужасом. Каждодневным ужасом, который не прекращался. Ждать, когда вирус придёт в их район, смотреть с надеждой на карту, что и их дом, наконец, загорится красным. С надеждой, что у этого всего будет конец, что не будет больше ожидания, будет ясность. Будет свобода. Он завидовал тем, кто в своё время заразился через челленджи, кто лизал туалеты и выставлял в соцсети. Он думал о том, как же умно это было. Сбежать с ужасающе медленно тонущего Титаника, просто спрыгнув вниз. Игорь вышел на балкон и спрыгнул.