В тысяча девятьсот тридцать восьмом году я познакомился с человеком, судьба которого поразила меня. Он рассказал мне историю своей жизни — и через несколько лет вы прочли ее в романе "Два капитана". Я не пересказал эту историю без всяких изменений — так не пишутся романы. Но я понял жизнь современного советского человека, как роман — и именно эта точка зрения помогла мне довести до конца сложную и новую для меня работу.
В многочисленных письмах читателей мне часто задают одни и те же вопросы:изобразили вы свою или чужую жизнь? Существовал ли в действительности Саня Григорьев и какова его судьба — не в романе, а в жизни? Вот мой ответ: "автобиографичен" лишь фон романа — то есть сцена, на которой происходит действие всех его десяти частей. Школа на Садовой-Триумфальной — это та московская школа, которую я окончил в 1920 году. Я жил в той квартире, где Саня впервые встретился с Катей. Я был на Крайнем Севере в годы войны, и так далее. Но история Сани Григорьева так же непохожа на мою, как только может быть непохожа история профессионального летчика на историю профессионального беллетриста.
Что касается вопроса — существовал ли в действительности летчик Григорьев, то вместо ответа, я расскажу вам два маленьких эпизода.
Еще в 1940 году я получил письмо от одной женщины. "Я прочла ваш роман, — писала она, — и убедилась в том, что вы — тот человек, с которым я была знакома в юности и которого разыскиваю вот уже восемнадцать лет. В этом убеждает меня не только сама история Кати и Сани, — но такие подробности, которые могли быть известны только вам и никому другому. Даже даты наших встреч в Триумфальном садике указаны вами совершенно точно. Это не может быть случайностью!
Я убеждена, что вы сделали это с тайным намерением — дать мне понять, что вы не забыли меня". Признаться, я решил, что моя корреспондентка немного больна. Но вдруг простая мысль явилась передо мною: ведь я описал не свою, а чужую жизнь! Быть может, письмо адресовано не мне, а тому, кто под именем Сани Григорьева выведен в "Двух капитанах"? Представьте же, как я изумился, когда оказалось, что я прав! Между старыми друзьями завязалась переписка, и мой роман "Два капитана" оказался мостом, который перекинулся для них между юностью и зрелостью.
В тысяча девятьсот сорок первом, суровом, году — в окруженном Ленинграде, мне позвонили из Радиокомитета и предложили выступить от имени Сани Григорьева с обращением к комсомольцам Балтики. Я попробовал возражать: "Позвольте, но как же я могу взять на себя смелость выступить от имени литературного героя?" "Э, не беда! — был ответ. — "Ребята в большинстве считают, что он существует. Не все ли равно, под какой фамилией вы описали его в романе". Я согласился. Не трудно было себе представить, что при таких обстоятельствах должен был сказать комсомольцам Ленинграда мой Саня Григорьев. Я произнес эту речь — и в ответ, на имя летчика Григорьева, стали поступать в Радиокомитет письма.
Это были клятвы, которые, как известно, с честью были выполнены девушками и юношами великого Ленинграда. Но одно письмо — это было самое любопытное — пришло на мое имя. Это было письмо от самого Сани. "Дорогой мой, — писал он, — вы нашли во мне много хорошего, даже слишком много—и рассказали об этом в своей книге. Но делать из меня оратора, да еще такого пылкого — вот этому никто из моих друзей не поверит".
Так переплетаются в наши необычайные времена литература и жизнь.