Памяти великого русского поэта Эдуарда Вениаминовича Лимонова...
***
Страшно проснулся: пустая тюрьма
Утром проснулся рано
А под ногами с крутого холма
...Бактрия и Согдиана
Желтые обе. Милые две
Родины у султана
Бактрия — словно бы грива на льве
Дождь золотой — Согдиана
Я не доставлю Вам... я не умру
Как лепестки из фонтана
Нежно стучат о земную кору
...Бактрия ...Согдиана
Ты пишешь письмо мне
А адрес прост: каракули крупного плана
Азия — где небеса купорос
Бактрия. Согдиана.
Будет полет золотых орлов
Хоть соль будут лить на рану
Пока не увижу с высоких холмов
Бактрию и Согдиану
Ода Сибири
Россия солнцем освященна
Москва и зданиев верхи
Стоит в зиме непротивленна
Поди ее воспеть смоги!
и рельсы что идут повсюду
через полянные леса
и хвои синие. И груды
мехов. их длинные власа
В стране и соболь и куница
и мелкий безобразный мех
и я владею кошек всех
мечтая шкурой насладиться
То хмур то мрачен лес восточный
и грузный холм стоит Хинган
единственный сквозь лес и срочный
стремится поезд северян
Его охватывают фонари
немногие кусочки рядом
А остальное — посмотри
Все так же дремлет под нарядом
из хвои и шишек и снегов
иль летней многослойной пыли
Жильцы сибирские цедили
на переездах мало слов
Когда в щедроте ресторанной
из Магадана дикий гости*
бросает деньги добрый пьяный
(вам это видеть довелось?)
— не верьте щедрому собрату
назавтра ломит голова
Вы римлянин а он проклятый
Раз варвар он. и варвар два
Могучая лежит держава
там в прикитайской стороне
Возле Амура слева справа
живут войска на целине
Там танки сном еще объяты
ракеты спрятаны в холмах
и там китайские ребята
разведкой ползают во тьмах
Вполглаза спят мои Иваны
Казак же — белый старожил
рассказывает в меру пьяный
как он и в царскую их бил
А на востоке там эскадра
Матросы бегают в порту
В Японию глядят и правда
лишь адмиралу в рапорту
Японцы вроде ищут рыбу
на шкунах небольших систем
но приглядеться коль могли бы
увидим — заняты не тем
От городов идет японских
могучий пар и твердый жар
и закрывает даже солнце
и с населением кошмар
У них подъем в литературе
Акутагава. Такубок
(Но если б были в нашей шкуре
японец вряд ли что бы мог)
Но мы вернемся под обрывы
родных восточных берегов
Иваны. Пети ищут рыбу
и ловят крабов и китов
и порт Находка. доски. доски
и крики «Майна!» — подымай
Пока же спит весь град московский
да и вообще весь старый край
Люблю Сибирь когда подумать
люблю ее призывников
идущих в армию. и чумы
ее чукчей-охотников
люблю московских переводчиц
и слово громкое
ее досафовцев и летчиц
и в яркой тундре оленят
Кипят чаи. смеются чумы
Восходит солнце в стороне
но непричастен я угрюмо
и ледовито скучно мне
Я не могу их дни простые
с усмешкой брата разделить
Ведь вот стихи эти такие
журнал не может поместить
Мне нужно книжек от Бодлера
От Андре Жида и Мишо
А нет — нехороша и эра
В стране и жить не хорошо*
И если нет И. Кабакова
на выставке. а вышел срок
И нарисованного слова
«Где Петя?» я найти не смог
и коль уехали ребята
на Запады в чужую глушь
и я уеду. что же я-то!
Прощайте вы — мильены душ!
И вы — о редкие дороги!
И ты внизу — Хорезм. Памир!
И пусть к стране мы слишком строги
Уедем все. Нам чужд сей пир!
Кто-то вроде Лимонова
Бархатный коричневый пиджак
Светлая французистая кепка
Два стекла округлых (Он в очках)
Брюки по-матросски сшиты крепко
Кажется в Аравии служил
После пересек границу Чили
И в Бейруте пулю получил
Но от этой пули излечили
Где-то в промежутках был Париж
И Нью-Йорк до этого. И в Риме
Он глядел в середину тибрских жиж
Но переодетым. Даже в гриме
Боже мой! Куда не убегай
Пули получать. Стрелять. Бороться.
Свой внутри нас мучает Китай
И глазами желтыми смеется
«Если в этот раз не попадусь
Брошу все и стану жить как люди
На пустейшей девочке женюсь
Чтоб едва заметны были груди»
Рабочие пиво пили…
Рабочие пиво пили
И молча потом курили
Рабочего долги часы и минуты
А мимо Волги несут мазуты
Рабочий на мутную воду глядит
В плохом настроении. хмурый вид
Любая работа приносит лишь горе
Как сладки безделия — солнце и море
Вот если ты фермер — ты рад и червям
Ах быть бы вдруг фермером нам!
Мелькают там волосы густо…
Мелькают там волосы густо
Настольная лампа горит
«Во имя святого искусства»
Там юноша бледный сидит
Бледны его щеки и руки
И вялые плечи худы
Зато на великое дело
Решился. Не было б беды!
И я этот юноша чудный
И волны о голову бьют
И всякие дивные мысли
Они в эту голову льют
Ах я трепещу… Невозможно
Чтоб я это был. Это я?!
Как дивно! Как неосторожно!
Как необъяснимо — друзья!