Мысли мелькали в голове с такой огромной скоростью, что он не успевал разобрать их смысл. Но, на фоне этого мельтешения в голове, всё чаще поверх всех остальных, возникала одна: «Со мной Мила. Спасти!» Иван не мог понять, какая Мила? Почему и от чего он должен её спасать? И вдруг острой болью: «Твоя дочь Мила. Вы умираете. От старости умираете!»
И вдруг резко, рывком, мозг Ивана включился в тот ритм и в ту скорость, которую задавали его мысли. Он вспомнил. Вспомнил всё. Иван, по старой договорённости с Ооей, в день её шестнадцатилетия, должен был привести дочь к матери. Но он хотел подстраховаться и вместо Тары решил пройтись по окрестностям Тары. Ваня знал со слов Оои, что на Таре время идёт быстрее и потому не хотел лишать Милу её родины и друзей, понимая, что это навсегда для неё. Он честно объяснил всё это Миле.
С первым же шагом в неизвестный мир для него началась эта свистопляска. Пока Иван соображал и приноравливался к новому ритму, время шло. Теперь Ваня понял, что произошло. Он попал в, так называемые, «дикие миры». Ооя предупреждала о них. Время здесь текло гораздо быстрее. Времени на раздумья не оставалось. Чехарда с наложением быстрых и медленных мыслей произошла на границе времён. Мила до сих пор не пришла в себя. Она шла за отцом и ещё не прошла полностью границу.
Иван повернулся к ничего не понимающей дочери и силой вытолкал её обратно в Ленту, шагнув за ней следом. Он понимал, что им потребуется помощь и поэтому пунктом назначения выбрал клинику. Там они с Милой и вывалились из «ниоткуда» прямо перед столиком дежурной медсестры. Благо, той не было на месте, ходила по палатам, разнося лекарства, иначе был бы такой крик от неожиданности. Шок медсестра всё равно испытала, увидев лежащих без сознания у поста женщину лет тридцати и глубокого старика, но обошлось без крика. Вызванная бригада врачей провела все необходимые мероприятия, и женщину через сутки отпустили, не найдя каких-либо проблем. Простой обморок. А старик, как оказалось, отец этой женщины, так и не вышел из комы, больше похожей на летаргический сон. Он дышал, сердце билось, но в сознание так и не приходил. Так проходили дни, потом месяцы, потом годы. Мила определила отца в частную клинику, где за ним могли бы ухаживать специалисты. Тому, кто долго лежал в больничной койке неподвижно, не нужно объяснять, что такое пролежни, как атрофируются мышцы без движения и без массажа. А Мила любила отца. Кроме него, у неё никого не было. Украдкой она плакала, конечно, но брала себя в руки. «Не отчаиваться, – говорила Мила сама себе, – надежда умирает последней».
Потом было замужество, рождение сына, и постепенно проблема отца отошла на второй план. Так бывает, когда умирает близкий тебе человек. Долгое время ты ожидаешь его появления из-за угла, из кухни, из ванной комнаты. Когда осознаёшь, что этого не произойдёт, тебя пронзает боль, тоска. Но со временем чувства притупляются. Всё реже проявляются приступы ожидания. Потом ты уже время от времени вспоминаешь о нем или о ней. Говорят, что время лечит. Так произошло и сейчас, с той только разницей, что юридически отец был жив. С этой постоянно ноющей болью и жила дальше Мила и растила сына. А Ванечка рос копией отца. Копия эта была настолько сильной, что, к удивлению Милы, Лента приняла Ваню. Она приняла его не как деда, а как внука и учила его с самых азов умению управления собой. Мила не знала, что эти свойства разработал для Ленты уже отец. Изначально они не были заложены.
А теперь уже её Ванечка ушёл. Ушёл на Тару. Ушёл один.
– Я не хочу подвергать ещё раз тебя опасности, мама, но ты будь готова к тому, что я приду за тобой. Отец обещал привести тебя к твоей матери, и я выполню это обещание. Но я хочу быть уверенным, что это безопасно для тебя.
– Ванечка, я – против. Ты мой единственный сын. Я боюсь потерять тебя. Но я отпускаю. Ты вырос и не должен держаться за мою юбку. У тебя должно хватить благоразумия и знаний, чтобы справиться с неизведанным.