Что-то ласково коснулось плеча и Ева резко обернулась. Улыбнулась старой яблоне, листья которой так нежно ее тронули. Эту яблоню на старой даче посадил еще дед Яков. Дерево каждую весну засыпало белоснежными цветами, но ни разу оно не приносило плоды. Ее пустые цветы осыпались весь июнь белым ароматным снегом, вместе с надеждами семьи наварить на зиму яблочных компотов.
В этом году потуги старого дерева выдали яблоко блестящее всеми боками на солнце, постепенно набирающее цвет от зеленого к рубиновому. Ева начинала уже третье утро после приезда на дачу визитом к яблоне. Яблоко отражало утреннее солнце, высвечивая хрустящую мякоть сквозь тонкую багровую шкурку, рождая во рту девушки жадную голодную слюну.
За зеленым забором зашуршали шины, и девушка зашагала по дорожке к воротам: «Адаааам!! Я бегу, сейчас открою воротааааа!» Голос у нее был грудным, растекающимся далеко по горячему июльскому воздуху.
Адам уже тряс над забором миниатюрной коробочкой. Ева выхватила ее одним движением и раскрыв, взвизгнула восторженно: «Аааах». Уже через несколько секунд она стояла перед зеркалом в тёмно-красной раме и с затаенным дыханием любовалась переливами капель бриллиантов в аккуратных ушках. Крутанувшись на носочках девушка прижалась к мужу и глядя в глаза прошептала: «Спасибо, спасибо, ты самый лучший». Она шептала что-то еще, и слова медленно кружились по прохладной темноте комнаты и бесшумно опускались на пол, как и ее голубой тонкий сарафан. Потом они пили чай на веранде, неторопливо и уютно болтая о ягоде, соседях и местной речушке, пока знойный воздух не остыл до зябкости, так что им пришлось в пледах возвращаться в глубину дома.
Утром Ева, накинув плед на тонкую сорочку, прошлепала большими тапками мужа по каменной дорожке, потом влево мимо сарая с инструментами, еще несколько метров мимо цветника с усыпанными росой розами, в глубину сада почти до самой ограды, где раскинулась старая яблоня. Она протянула руку и чуть потянула яблоко, оно без усилий скользнуло ей в ладонь. Девушка беззвучно рассмеялась, протерла яблоко о плед и отразившись в глянцевой рубиновой поверхности, вонзила зубы в плотную мякоть. По языку раскатилась сладость, к ней присоединились кислинки по краям языка, зубы разламывали хрусткую сочную плоть. Ева спокойно доела яблоко, вытряхнула из огрызка семечки и бросила все вместе под старое дерево.
Ева возвращалась домой и с каждым шагом отсчитывала: «Старый прогнивший сарай, ну зачем эта рухлядь. Давно пора снести и поставить барбекю как у соседей. Пошлый розовые кусты как на открытке в одноклассниках — гордость мамы с ее мещанскими интересами» Плед раздражающе колол сквозь дешевую синтетическую ткань и совсем не спасал от утреннего озноба. К концу каменной дорожки Ева подошла с острым желанием продать старый дом в захолустье как можно быстрее, чтобы не скользить вот так раздражено разношенными старыми шлепанцами по утонувшим в траве старым камням.
На крыльце стоял Адам,курил, пуская вонючие кольца вдоль тусклых полных долгих лет досок обшивки дома. Ева в три ступеньки увидела его погрузневшую фигуру, одутлые круги под глазами, неопрятные пятна на майке и на пятой скрипучей ступени с пятном гниения решила развестись. Она стремительно шагнула мимо удивленного взгляда мужа в дом, в 5 шагов по сумрачному коридору мимо сломанного велосипеда, тусклых банок и горы стоптанных за последние 30 лет сапог оказалась на кухне, вытянула из верхнего ящика старого гарнитура молоток для отбивных. Когда Адам входил в кухню, его вопрос к жене застрял посередине горла. Ева сосредоточенно вытащила из уха серьгу и, вцепившись взглядом в лицо мужа, со всей силы обрушила металлические шипы на блестящую каплю. Капля хрустнула и разлетелась осколками и цветной пылью по кухонному столу.
«Я поняла, как ты мог, думал, что я ничего не узнаю. А я теперь знаю».-шепот девушки был громким и отчетливым, даже ликующая рулада утренней птички не смогла заглушить его. Ева размеренно пошагала к выходу, к крыльцу, по дорожке к скрипучей калитке. Адам бежал чуть сбоку, не решаясь догнать. Ему хотелось сказать, все объяснить, что фианиты тоже бриллианты, только искусственные и ни один специалист не отличит, но слова по-прежнему застревали в горле и он только пришиблено горбился и шлепал босыми ногами.