Прохаживаясь по пряслам[1] меж двух башен, Никитка пинал камушек, невесть откуда тут взявшийся. Самая собачья смена- со вторых петухов до свету- не видать ни зги, тихо, только собаки брешут на посаде. Днем оно веселей- люд ходит, на девок можно поглазеть, с кем и словом перекинуться, а тут стой истуканом, сам себя развлекай.
«Не спиии»,- послышалось издали. «Не спии!»- откликнулось ближе. «Не спии!»- передал в свой черед Никита, прислушался- ответа не было. Снова Васька, тетеря сонная, дрыхнет. Щас десятский придет, нагорит ему по первое число. Оно и надо бы, чтоб не спал, да жаль его. Перелезнув чрез коты[2], Никита прошел сквозь башню над Владимирскими воротами. Так и есть, вот он, сторож, спит без задних ног, привалясь к углу башни. Никитка осторожно на цыпочках подобрался к Ваське, забрал из рук оскеп, развязал штрипки на портах, взял из светца сажи, намалевал на роже кренделей, посмеялся про себя. «Не спи!»- гаркнул Ваське в ухо, тот вскочил, запутался в свалившихся портах, с грохотом грянулся лбом о тын, глаза выпучил.
- Никитка, ты? Тьфу, напужал! Че надо?- набросился он на Никитку.
- Не спать надо. Придет Пантелей, палками отходит, будешь навоз на конюшне грести.
- Вот еще, выискался жальщик по мою душу! Ступай к себе, - огрызнулся Василий. Никита пожал плечом, пошел к себе. Над рожей-то наутро посмеемся!
Жизнь служилая катилась своим чередом. Оно не в тягость, когда попривыкнешь. Мамка сказывает, жениться тебе, мол, пора приспела. А на что? Дом в слободе ставить надо будет, семейство, заботы. А так бобылем-то тож нехудо. Баб, что ль, не стало, в самом-то деле! Вон, Аксинья, вдовица с торговища, завсегда гостю рада. Кто ж княжому человеку откажет? Пантелей, правда, прознал, ругался. Да так, по отечески. Сам, поди, к попадье захаживает. Оно блуд, вестимо, да покуда не прознали, отчего бы и не поблудить?
Раздумывая о своем, Никитка дошел чуть не до Тьмацких ворот. Как это? А где ж Степан? Вот, черт шебутной, опять домой сбежал! Оженился седьмицу как, все не намилуется с молодухою. Тоже нашел время жениться, пред Постом. Приперло, видать. Так и есть- вона щит к стене прислонен, вона сулица[3] валяется. А нагорит-то всей смене. Никитка постоял в раздумье, да пошел на свое место. Не видал ничего.
Бредя обратно, Никитка прислушивался к брюху. Великий пост, оно, конечно, дело святое, да на одной каше с ума сойдешь. И отчего попы такие брюхатые, а? Будто на подбор, им же поститься тоже належит. Никитка тож, ясно, не особо пост-то блюл, попробуй-ка, у Аксиньи с голодным брюхом- ноги протянешь! Эх, а девку-то так и не сыскал, ту, с косыми глазами. Месяц по торговищу толкался, а так и не встретил. Кто такая- никто не ведает. Ох, скучища, хоть бы какой человек прошел!
Никитка оперся о бревна, уставился в ночь. Тихо-то как! Даже собаки уснули. Низкие тучи несло с полуночи, еще дождя не хватало! Хвиля[4] какая, с неделю дожди как зарядили. Снег почти стаял, только в лесу остался ноздреватыми островами. Скоро реки тронутся, будет веселей, пойдут Волгою гости, навезут всякой рухляди.
«Не спии!»- долетело до слуха. Ага, возвернулся- таки Степка, поспел. «Не спии!»- передал Никитка, прислушался, так и есть, Васька снова спит. Ну, твое дело.
Никитка вдруг услыхал новый звук, в посаде забрехали псы, чуть позже по мосткам послышался грохот копыт. Никита напрягся, вглядываясь в промозглую темень. Звук приближался. По неровному стуку копыт Никита понял, что конь устал, вот-вот падет. Вон он, всадник. Даже в темени было видно, как конь вихляет из стороны в сторону, заплетается ногами. Всадник осадил у ворот, тяжело сполз с седла, некоторое время просто стоял, будто собираясь с силами, наконец бухнул в ворота.
- Кого принесло?- перегнулся в бойницу Никита.
- Отворяй,- сиплым голосом отозвались снизу.- Князь где?
- А тебе что за дело до него? Кто таков? До света не велено отворять!
- Отворяй,- повторил всадник тише, закашлялся.- Бегом, коль не хошь батога отведать.
- Что тут?- из башни на прясла вышел десятский.
- Да вот, ломится, князя ему подавай,- вытянулся Никита.
- Посвети!
Никитка запалил от светца жгут соломы, высунул в бойницу на наконечнике сулицы, на мосту стало светло.
- Кто таков?- крикнул десятский, разглядывая ночного гостя.
Было видно, что тот гнал коня, не жалея. С грязных боков животины хлопьями падала пена, валил пар, с удилов и из ноздрей на мостки стекала кровавая слякоть. Сам всадник выглядел не лучше: корзно изодрано, от грязи цвета не разглядеть, без шапки, едва на ногах держится.
- Пантелей, я то, Акинфий, станишник. Отворяй, покуда не пал я!
Тут конь, покачнувшись, сделал два шага назад, заплелся, осел на задние ноги и со взохом сорвался с моста в ров, едва не утащив за собою всадника- тот только успел повод с руки сбросить.
- Бегом!- гаркнул Пантелей, и Никитка скатился по лестнице вниз, где сторожа уже снимали со скоб брус, откатывали подводу с каменьями. Наконец, воротина отворилась, Акинфия впустили, но тот сделал несколько неверных шагов и повалился на руки Пантелею, что тоже сбежал вниз.
- Подхватывай, - крикнул он сторожам.- На коня положь. Ноги привяжи! До князя быстро! В церковь, ко Спасу пускай идет, да быстрей, быстрей поворачивайся! Скажи, при последнем издыхании Акишка.
Никита проводил взглядом десятского, побрел к башне. С соседних прясл свесился Васька.
- Чаво там?- крикнул он.
- Гонец к князю, - отозвался Никитка.- Видать, случилось что.
- Вестимо, коль коня так загнал. Доставай его таперича! Тьфу,- плюнул Васька с сердцем.
На душе у Никитки стало тревожно и будто радостно, как бывает, когда после долгого безделья или рутины вдруг что-то случается, сулящее дело или перемены. Он прошелся по пряслам, прислушиваясь к шуму ветра. Вскоре со стороны Спаса ветром донесло обрывки голосов, захлопали-заскрипели притворы, из ворот вынеслось несколько верховых, умчались в ночь. Видать по всему, привез вести гонец недобрые.
[1] Пространство между башнями крепости
[2] бревна, укладываемые на крепостных стенах (под кровлями) и во времена штурма сбрасываемые на противника.
[3] Короткое копье, приспособленное для метания.
[4] Ненастье, мокрая погода