Таксист, шепча под нос матюжки, дребезжал Жигулёнком по засохшим колеям просёлка, и Марина понимала - не ссадил он её в первой же канавке лишь потому, что в багажнике лежал траурный венок. Терпел - всё же ехала женщина не просто так, а хоронить мать.
Разгорался жаркий июльский день, жались с полей к опушкам туманы, в лобовое стекло бились нетерпеливые слепни, а Марина с тоской отметила - ни единого стожка меж деревень, а ведь когда она в последний раз была дома, аккурат в эту самую пору - сенокосную, уже поранёхоньку в полях можно было заприметить белые спины косарей.
Двадцать с лишним годов не бывала дома! Целую жизнь прожила: выучилась, уехала в степи учительствовать, вышла замуж, родила дочку и разу не выбралась к матери за всё время: словно нитка за иглой, ездила к мужниной родне на море. Дочке хорошо, а мать не одна - брат через три дома живёт, все присмотрит.
От брата и получила Марина телеграмму. Плакала. Как же плакала, виноватилась у мужа на плече, а ведь не вернёшь. Даром, что писала матери часто, да посылки отправляла с дефицитами.
***
Алёха проснулся на печи - разжарило. Глянул через кружевную шторку на кухню - жена раскатывала на столе комочки теста в тонкие лепёшки и выкладывала на противни. "Рогушки затеяла" - подумал с удовольствием Алёха, слезая с печи.
Уж больно любил он их - румяные с пшеном. И вот ведь удивительно: всю жизнь Алёха пьёт, трезвым домой не хаживал, а баба - разу не было, чтобы не спекла рогулек с пшеном. Ведь уж всех начинок наделает, которые ребятишкам любы - и творога, и картошки, и капусты. А с пшеном никто, окромя Алёхи, не едал. Ему, стало быть, и делала. "Вот она, любовь-то." - хмыкнул он, проходя мимо жены.
- Пойду до матери дойду, позову на рогульки. - крякнул Алёха, выходя из избы. А жена, казалось, и не заметила ни слов его, ни того, что он вообще есть.
Прожила с ним больше сорока лет, зная, чем начнётся и закончится каждый день. Никогда не ругала его ни на людях, ни дома, смиренно принимая долю, которую сама и выбрала, когда после месяца настойчивых ухаживаний пришла однажды вечером в его дом. Так и жили с той поры они, кстати, не оформленные. Дети были записаны на Алёху, а сама Женя, будто бы и ничейная. Не имела Женя никакого образования, даже начального, ставя крестик в любых документах, хоть того важнее.
***
Покосившийся родительский дом Алёхи по окна вошёл в землю. Нижние ряды иструхли без хозяина, и бабка Надя глядела теперь на центральную улицу, пригиная голову. Стёкла, засиженные мухами, с годами потекли, искажая деревенскую жизнь, но почти столетняя старуха без труда разбирала, кто с кем прошёл у неё перед окнами. Вот разве что будылья дудки да некось крапивы застили ей правду к середине лета, и нужно было напомнить сыну, чтобы окосил траву вокруг дома.
Алёха вошёл в низкую тёмную избу. Тусклый сквозь приземистые мутные окна солнечный свет облизывал тарелки, которыми был уставлен стол. Тяжёлая русская печь утянула полы, и стол получил крен, который в тарелках повторял налитый склень клюквенный кисель, розовеющий на свету.
Отодвинув шторку, Алёха подошёл к материной кровати. Махонькая, мать его лежала на спине, сложив на иссохшей груди руки. В потьмах на лице были заметны лишь впалые глазницы, и Алёха, затаив дыхание, отшатнулся вдруг, поняв, что мать умерла.
Что заделал! Первым делом помчался к магазину - горе такое залить надо. Продавщица, поохав, надоумила отбить телеграмму сестре. Глонув водки прямо из горла и занюхав по привычке рукавом, Алёха побежал домой. Переполошив жену, схватил в серванте стопку писем, отыскал адрес Марины и, сговорившись с соседом, уехал на почту в Анино.
***
Явился Алёха домой только к ночи. Жена спала. А он, не помня уже и повода, по которому эдак нагулялся, упал на лавку у печки и, подсунув под голову локоть, заснул.
Утром Алёха тоже не сразу опнулся. Пока вспомнил, что мать померла, пока от жены узнал, как та пошла с фельдшерицей Миропией смерть констатировать, а бабка Надя встретила их в добром здравии, сидя за столом и хлебая кисель, обратные телеграммы отбивать уж было поздно. Марина выехала.
***
Так и свиделись, благодаря Алёхе, дочь да мать. А бабка Надя с той поры ещё почти пяток лет прожила!