Лежал снег и Маринкина деревня утопала в нём по самые крыши. Эта зима была мягкой, даже нос не успевал замёрзнуть, пока Маринка, покряхтывая как старая бабка, несла коромысло с двумя вёдрами, снимая шапки с сугробов вдоль дороги и иногда расплёскивая воду. Ей шёл четырнадцатый год. Худющие руки и ноги сейчас были скрыты под слоями одежды и тёплым тулупом, щёки раскраснелись на морозе, а голубые, как небо глаза блестели озорством. "Обязательно он меня пригласит - думала Маринка, - пусть только посмеет не пригласить!". О том, что она будет делать, если он "посмеет не пригласить", Маринка думать не хотела. Сегодня возле клуба, там где устраивались все деревенские гулянья, соберутся все девки и парни. Из соседнего посёлка даже приедут. Рождественские гуляния всегда проходили весело. Народу съезжалось! Мужики постарше были рады отдохнуть от тяжёлой работы и высказать свои политические взгляды среди таких же мужиков-трудяг. Почти никто из них не умел ни читать, ни писать, но обсудить "ихнию политику" было святым делом! Шёл 1906 год. То здесь, то там, где шепотком, а где погромче слышалось одно и то же: сомнение в самодержце российском. На каждом углу из уст в уста передавали пьянящую мысль о том, что править страной должен рабочий народ! Сначала это казалось блажью несусветной и бабы, лишь заслышав подобное, осеняли себя крестным знаменем. Потом часть бедолаг, гнущих спины в тяжёлом крестьянском труде, стали прислушиваться и вот дошло до того, что эти самые крестьяне стали устраивать "собрания", где каждый считал своим долгом высказать свою точку зрения, даже если таковой и не имел. Маринка эти собрания волновали мало. Она слышала от подружек, отцы которых посещали такие собрания, какие-то новости и чего-то там про партию, но это влетало в одно её ухо, а вылетало в другое, не задев расстояние между ними. Отца у Маринки не было. Ну, то есть, был, конечно, но она ничего не знала о нём. Знала только, что познакомились её родители в местном клубе, когда непонятно, каким поворотом судьбы занесло в их глубинку с театральной труппой молодого белоруса. Мать её, по рассказам бабушки, была "девка видная". Из её же обрывочных рассказов Маринка поняла, что "этот басурман" её "попортил" (в этом месте бабушка всегда тяжело вздыхала и хвасталась рукой за левую грудь). Дальше шли скомканные выражения вроде "срам", "обесчестил" и "гореть бы ему..." Мать Маринки умерла, когда той едва миновало пять лет. Бабушка говорила: "Изнутрёв выгорела". Что это означало, Маринка понять не могла, но всегда боялась, слыша это бабушкино объяснение. Страшно было представить, как это происходит с человеком. Маринка видела однажды, как дом в их деревне горел. Как языки пламени пожирали его, пока до угольев не сгорело последнее брёвнышко. Неужели, думала Маринка, и люди так? И очень боялась пропустить эту вспышку. Вдруг и она может так "выгореть"? Снег под ногами весело похрустывал и мысли её снова обратились к главному, тому, кто занимал её мысли день и ночь. "Жаль, полушубок старый, никуда не годится" - вздохнула Маринка. Ну да ладно! Что есть - то есть. И щёки её вновь запылали от смущения, когда она представила, как он в клубе пригласит её танцевать.
Продолжение здесь
Любовь Милютина