Цикл рассказов
История вторая
Дело было лет двенадцать назад, в конце нулевых, которые почему-то названы «жирными». Может, для кого они такими и были, а я с семьей основательно поизносились на учительских хлебах.
И решил я по примеру некоторых своих коллег подшабашить на стороне в летний отпуск. Ибо репетиторством в сельской школе не займешься, а крыть крыши соседям и рубить баньки дачникам вроде как моветон для учителя.
В свое время, по увольнению со службы, мне довелось прилично освоить кровельное ремесло. И именно поэтому был приглашен старыми знакомыми постранствовать по просторам родной губернии в составе строительной артели. Народ подобрался душевный, как бы сказал товарищ Сухов, работящий, нескандальный, и мы еще несколько сезонов радовали московских дачников, местных фермеров, сельских священников нешкурными расценками и , смею надеяться, неплохим качеством.
Через год мы все обзавелись старенькими иномарками, ну а первый сезон пользовались в основном, общественным транспортом, поскольку единственная в артели «авдюха» перевозила инструмент и шмотье.
Мы закончили работу на объекте. Новенькая часовенка на окраине поселка радовала глаз шатровой крышей и главкой из блескучего нитридтитана. Напарники мои погрузили барахло в тачку и уехали на электричке, а мне пришлось задержаться, чтобы дождаться батюшку с окончательным расчетом.
Местный священник, худой, с торчащими черными вихрами и всклоченной черной бородой, напоминал грустного грача, уставшего ходить по тощей пашне в поисках червячка. Из семьи питерских интеллигентов, непонятно кем и зачем сюда сосланный, он уже девятый год восстанавливал местный полуразрушенный храм. Собранных пожертвований хватило пока только на колокольню, на первом этаже которой и велись воскресные и праздничные службы. Да на бревенчатую часовенку с крестилкой.
Что примечательно, поселение было по местным, областным меркам довольно зажиточным. До областного центра полчаса на электричке и поэтому большинство мужиков работало в городе. Остальные держали в хозяйстве по две-три коровы и отвозили на городские рынки молоко, сметану, творог.
Но в храм местные заходили исключительно в двух случаях: окрестить новорожденного и отпеть усопшего, как правило, сгоревшего от раннего алкоголизма. Весь немногочисленный приход составляли несколько дачников, а точнее переселившихся к свежему воздуху и чистой воде городских пенсионеров. Некоторую помощь оказывали и питерские знакомые о. Геннадия, не без оснований прозревавшие в этом застенчивом, немногословном человеке истинного пастыря, подвижника и бессеребренника.
Получив от него причитающуюся плату и благословение, я, не торопясь, до следующей то электрички полчаса, побрел на станцию.
Народу на низеньком перроне человек полста – прилично для небольшого поселка населением от силы полторы-две тысячи. Все-таки пятница, вечер. От коричневого домика до входа на перрон утоптанная коротенькая тропинка. С краю от тропки, аккурат посередине пути, на сухоньком пригорке компания, человек шесть юнцов лет от 16 до 22 на вид. На одеялке бутылки, да нехитрая закусь, разговор нарочито громкий, оживленный взгляды разгоряченные, так и прилипают к проходящим мимо.
- Э, мужик, а ну подь сюды, - глумливым тенорком кто-то из младших, - Ну чо, не понял, вишь, ребенок тебя просит, и рюкзачок скидавай, посмотрим, чо там, - это уже басит постарше, похоже глава всей честной компании.
Немного ускоряю шаг, отвожу взгляд (первое правило при встрече с агрессивными собаками и людьми) и пока молодые аборигены недовольно ворча и как бы нехотя поднимаются, пытаюсь слиться с кучкой пассажиров на перроне. Вступать в конфликт, а тем более проводить воспитательную беседу ну абсолютно не хочется. Тем более что далеко из-за леса уже показал свою красно-зеленую морду электровоз. Минуты три, четыре максимум протянуть.
Опаньки! У двоих уже откуда-то нарисовались в руках метровые арматурины. Никак на пикничок прихватили бутылки открывать. Или на шампуры мясцо нанизывать. Из проезжих лохов типа меня.
Ну что же, как пел популярнейший в дни моей молодости сын оленевода: « Последний шанс тебе дает судьба! Да здравствует ходьба !!!» … и что-то про оздоровляющий бег. М-мда. Бег трусцой сейчас вряд ли уместен: глупо, да и не солидно как-то. И все-таки используем хоть какой-то шанс уйти с миром из этого богоспасаемого уголка. Делаю многозначительную мину и, подпуская во взгляд просительности-искательности, возглашаю на весь перрон:
- Граждане-товарищи, прошу: уймите вашу молодежь! Это же ваши знакомые, односельчане, остановите их пожалуйста. Ведь они нападут на одинокого человека, который им ничего не сделал!
Вид у меня вроде достаточно жалобный, потертый такой мужичок за 40, худенький, старенькая ветровка, застиранный дешевый камуфляжик из магазина рабочей одежды.
Однако жалобная тирада моя действия не возымела. Вернее, возымела, но обратное ожидаемому. Разговоры вдруг прекращаются и лица у окружающих меня попутчиков становятся задумчивыми и непроницаемыми. Большинство из них вдруг увидели что-то такое редкое в придорожных посадках, наверное, новую разновидность американской свинки-капибары надумавшей вить гнездо в раскидистой тополиной кроне. Ближайшие ко мне пассажиры узрели также нечто важное для себя в дальнем конце перрона и удалились туда неспешным деловитым шагом.
Зато мои, так сказать, оппоненты воспользовались некоторым пустым пространством, образовавшимся вокруг меня, и вразвалочку начали сближение. Грамотным, как им казалось, волчьим полукругом, прижимая меня к ограждению и отрезая путь к электричке.
Что ж, блаженны миротворцы, ибо они сынами Божьими нарекутся. А теперь самое главное, чтоб никто из младогопников не попал под приближающийся поезд.
Итак, картина маслом.
В центре, по-блатному вихляясь, идет кудрявенький балагуристый говорун, забалтывает:
- Ну чо те, дядька, жаль мешок народу показать? А то щас самого наизнанку вывернем! Ну давай, давай не жмись, дядя, потрошись быренько, можа еще на поезд успеешь! Гы-гы-ы!
А вот два крепыша с боков заходят, арматурины застенчиво за спинами держат, остальные вторым полукольцом страхуют. Медленно стаскиваю лямки рюкзака, теперь как бы нехотя наклоняюсь и будто невзначай открываю для удара спину и затылок.
Теперь ждем, ждем первое движение, первый замах. Ага, сердечко уже подает первые кубики адреналина и перестает болеть ушибленное давеча колено, и воздух как будто становится плотнее и время начинает прыгать какими то замедленными скачками. И прежде чем боковое зрение успевает уловить столь долгожданный замах слева, в голове как через радиогарнитуру пыхнуло привычное: «РАБОТАЕМ!»
Уход под руку, колено, локоть, перехват падающей арматуры, добив. Следующий удар скользит по арматуре, подкрутка, поворот, зашаг, добив. И говоруну-балагуру распрямляясь, от всей души тоби- мая –гери в центр тулова. А вот нечего своим бла-бла-бла паскудить благородное искусство армейского рукопашного боя. Птица- говорун влипает спиной в ажурное ограждение и стекает на бетон.
- Дяденька, не бей, не бей, пожалуйста! – взгляд детский со слезой, как у карапуза-трехлетки которого первый раз выпороли и ни за что поставили в угол.
Все. Аллесс. «Стою один среди равнины голой, а журавлей относит ветер вдаль…» Наблюдаю: три упитанных тушки удаляются с приличной скоростью что-то курлыча про скорую встречу, про знакомых в полиции и злого дядьку, не понимающего шуток.
Длинный гудок от офигевшего машиниста напоминает: однако загостился я здесь. Один-одинешенек заскакиваю в тамбур и прохожу в полупустой вагон. Попутчики местные быстренько уминаются в два последних.
Медленно, затем ускоряясь, проплывают пристанционные будочки, домики, сарайчики, огороды…
Дай Бог вам всего, дорогие селяне! Радости, добра, бабла.
И детишек побольше.
Продолжение следует…