Найти тему
Aigerim Sawa

Нарративные особенности романа Одегова «Любая любовь». Литературная статья о казахстанском авторе

Роман Ильи Одегова "Любая любовь". Фото Today.kz©
Роман Ильи Одегова "Любая любовь". Фото Today.kz©

Современная казахстанская литература, к сожалению, слабо развита, немногих действительно выдающихся и исключительных писателей, владеющих своим стилем повествования мы можем назвать: Герольд Бельгер, Досым Сатпаев, Михаил Земсков, Бахытжан Канапьянов, Айгерим Тажи. Тем паче приятно изучить творчество молодого писателя Ильи Одегова. Его произведения «Звук, с которым встает Солнце» (2003), «Без двух один» (2006), «Тимур и его лето» (2014), «Чужая жизнь» (2008), «Пуруша» (2009), «Побеги» (2010), «Любая любовь» (2011) и другие уже снискали признания не только на постсоветском пространстве, но и за границей - являясь лауреатом литературной премии «Современный казахстанский роман» и премии «Театр в поисках автора» (Казахстан), лауреатом международного литературного конкурса «Русская премия», а также лауреатом литературной премии «Poetry ON» (Великобритания).

В данной статье мы рассматриваем его произведение «Любая любовь”, которое заслужило положительные отзывы от литературных критиков.

Произведение состоит из серии рассказов, концерт в семи частях, как именует писатель, в более широком смысле жанрового термина оно является повестью, [эпический прозаический жанр неустойчивого объема, среднего между романом и рассказом]1, в котором события разворачиваются в хронологическом порядке.

Рассматривая произведение с точки зрения единой цельности его частей, мы явственно видим один стиль построения сюжета рассказов и его динамики - нарративную особенность, когда герой в течение очень короткого промежутка времени испытывает переосмысление романтического конфликта. Под нарративом автор статьи подразумевает [не фабулу саму по себе]2, т.е. хронологическую последовательность сюжета, а [структуру фабулы и язык повествования]2. Нарратив — слово, вошедшее в моду в эпоху постмодерна и с латинского narrare переводится как «язык повествования». [Философы постмодерна позаимствовали термин из историографии, где он появился при разработке концепции так называемой «нарративной истории», рассматривающей исторические события в контексте рассказа об этих событиях, когда событие становится неразрывно связано с интерпретацией]2. Нарратив переносит основное содержание истории из фабулы в сам процесс и способ повествования.

Возвращаясь к характеру повествования повести «Любая любовь», автор статьи обращает внимание на то, как герои переживают катарсис в каждом его рассказе, при том, что линия сюжета построена вокруг совершенно обыденной ситуации: поездка в такси, первое знакомство, катание на лодке, встреча в театре. Несмотря на краткость изложения и временного промежутка, которым писатель выделяет свой нарративный стиль, он вводит дополнительные ветви истории - ретроспекцию - через воспоминания, мироощущение героя и даже через собеседника, повествующего лишь чьи-то слухи, как это было в рассказе «Благодарность»:

“— Там, знаете, возле стадиона центральная теплотрасса проходит, — говорю я, — ну трубы-то теплые, он там, в люке, и живет. Не мерзнет вроде. Говорят, история с ним была, — начинаю ее раскручивать. — Темная какая-то история. Ну я сам точно не знаю, но раз говорят…”3

Ярко выделяется и эмпирический стиль повествования писателя: восприятия реальности через взгляд героя и,одновременно, опыта автора, который благодаря своим наблюдениям знакомит нас с ним, и является одной из нот нарратива. Например, рассказ «На одной линии”:

“Он стоит. Он чего-то выжидает. “Так, так, так, так, так, так, так”, — говорит тихо, почти про себя. Все повторяет и повторяет это дурацкое “так”, словно решает и вот-вот решится, а на деле и не думает даже ни о чем, а с помощью своего “так” старается распутать, вытянуть, нащупать ту первую ниточку, которая завела внутри него этот стучащий ритм так-так-так-так-так-так-так. И зовут его странно — Сэм. Но он не американец и даже не Семен или, там, Самуил. Просто с самого детства, когда мама тянула руку вытереть ему испачканный кашей рот, он хватал салфетку и еще невнятно, но уже настойчиво говорил: “Я сам”.

В этом отрывке мы видим как смешиваются восприятие героя от третьего и одновременно от первого лица, благодаря ассоциативному ряду от наблюдения за ним и внутренним переживаниям и мышлению самого героя рассказа.

И помимо этого Одегов представил нам в этом концерте свой отдельный мир, когда каждый герой его рассказа знаком с другими через героя другого рассказа. Таким образом, раскрывая их с разных углов зрения, переключая внимание читателя, и замыкая их всех в одном поле пространства. Александр Эбаноидзе, писатель, сценарист и главный редактор журнала «Дружба народов» (Москва), так описывает повесть «Любая любовь»: “Воспроизводимые Одеговым ситуации разыгрываются в некоем, как бы специально расчищенном пространстве; бывают такие театральные постановки на голой сцене. Эта условность сродни той, в которой живет Маленький принц Экзюпери - на пустой планете, рядом с цветком…”4

Александр Эбаноидзе. Фото Sputnik Грузия©
Александр Эбаноидзе. Фото Sputnik Грузия©

Герои рассказов переплетаются друг с другом, влияют друг на друга. Так мы видим, как от основного персонажа Егора из первой части концерта «В одной лодке» линия повествования переходит к Татьяне, которая оказывает сильное влияние на Еркена из третьей части «Чудовище» и на Сэма из седьмой части «На одной линии», меж тем как Еркен оказывается причастным в истории Голубцова «За дверью» во второй части, который знакомится с таксистом, сыгравшем роль для Людмилы в четвертой части повести «Благодарность». И она же упоминается в шестой части «Петька Лысый», когда герои идут в театр. Однако лишь очень внимательный читатель заметит взаимосвязь рассказа «По ту сторону реки» со всеми предыдущими частями: герой встречает надпись на скале у моря “Петька + Рита = любовь”, и почему бы им не быть именно теми героями из его последующего рассказа?

Писатель старается создать у читателя “смещение точки сборки”5, как он сам выражается в одном из своих интервью.

Илья Одегов. Фото РИА Новости©
Илья Одегов. Фото РИА Новости©

И это смещение отражается и в смещении угла зрения, и в смещении внутреннего мира героя к абсолютно противоположному. Так Егор сначала чуждается и почти ненавидит еще нерожденного ребенка, который, как он чувствует, не дает полностью воссоединиться с возлюбленной Татьяной, однако в момент, когда Егор теряется в лесу, он приходит к иному мнению, что ребенок является тем самым тросом, за который цепляется его жизнь:

“Кто-то под ее кожей лежал между ними, и опять не головой, а другой памятью, телом вспомнил, почувствовал Егор, что никогда уже не будут они с Татьяной так же плотно входить друг в друга, так же впитывать и смешивать свои соки. И тот, кто сейчас сидел внутри, был готов вскоре выйти наружу и встать между Егором и Татьяной, разделяя их, но при этом и не позволяя совсем разъединиться, как жесткая вагонная сцепка, не дающая вагонам соприкоснуться, но делающая из них поезд”.3

В рассказе заметна аналогия героя с лодкой, когда вначале пути он отпускает лодку с прицепа, предположительно, это могла бы быть предыстория его отношений с матерью, затем герой бесцельно плавает по реке жизни, однако темп заметно ускоряется, ему это не нравится, его это пугает, он пытается плыть против и понимает, что необходимо прицепить свою лодку снова, подобно к тому, как герой возвращается к Татьяне.

В целой повести и в каждом рассказе отдельно писатель приводит к антонимии завязки и развязки - изменении микромира героя и затем отражении его во внешнем мире, при том, что колесо жизни продолжает крутиться в том же направлении и темпе. Но писатель водит нас не по кругу повествования, а по спирали, когда кажется, что мы вернулись к началу, но на самом деле, вернулись к новому этапу начала. Это ярко видно по основной линии повести - истории Егора и Татьяны, когда вначале их рассказа они замечают, как упал последний осенний лист, а в конце, когда Егор узнает о рождении сына, падает первый осенний лист:

“И в тот же день, под эту звенящую внутри них музыку, они целовались на парковых скамейках, прижимались друг к другу все тесней, и, наконец, уже в сумерках Егор проник в нее, и так плотно, так ладно соединились их тела, изгиб в изгиб, словно и впрямь были они едины прежде, а сейчас слились вновь. И когда это закончилось, они лежали рядом, хоть уже и не так близко, и смотрели вверх, в небо, сквозь ветви, и прямо на них с дерева, кружась, упал последний листок…

… — Рожают они, — говорит он наконец.

И в тот же момент с дерева, под которым они замерли на мгновение, падает первый в этом году осенний лист и, кружась, опускается на Егора.”.

Казалось бы, схожая ситуация и, одновременно, противоположная и новая. Так автор статьи именует спираль повествования. В плане цельности повести читатель также видит как конец возвращает его к началу, но, опять же, совершенно иному началу: с другой точки зрения, другого промежутка времени и другого этапа жизни героев. Такова нарративная особенность повествования Одегова - возвращение к исходной точке, но иного порядка.

Хотелось бы также выделить особенность выбранного писателем жанра - “концерт в семи частях”. Ведь не с проста, он его так именует и, приглядевшись внимательнее в описательные мотивы рассказов, читатель, буквально, слышит историю. Не в виде прочтения рассказа диктором, а именно прослушивания музыкальной симфонии, переводящейся в текст. “Все части «Любой любви» написаны в своем ритме, в своем музыкальном жанре. Здесь и вальс, определяемый троекратными повторениями слов, действий, событий”6, как в перовом рассказе «В одной лодке»: “в этот странный вальс, раз-два-три, раз-два-три”3; и джаз, позволяющий героям солировать по очереди, и фолк, как в рассказе «Чудовище», когда мы окунаемся в самобытность казахского аула: “Еркен, оседлав своего пегого коня и заткнув за пояс нож, оставил отару и опять поскакал к дому Болатбека”3; блюз, как в пятой части «На одной линии», где герой “отстукивает ногой ритм”3 и “коленом трясет в такт”3, и даже русский шансон, чьи жанровые особенности в виде введения в текст жаргонных выражений и душевной тоски и отстраненности от общества используются в пятой части, именуемой «По ту сторону реки»: “эти жирные, жрут все подряд… хрен его знает… пацану по фиг, кто там на него смотрит”3. Эти отдельные, казалось бы, рассказы переплетаются сюжетами, героями, деталями в единый концерт, где каждый новый фрагмент звучит в унисон с состоянием души героя.

Фото автора Brett Sayles: Pexels
Фото автора Brett Sayles: Pexels

Ставьте лайки - развивайте казахстанскую литературу в мире и сообществе! <3