Она «не совершила ошибки и не вышла из комнаты». Её любимым цветом был белый, который она называла про себя «цветом страсти, цветом большой любви».
Большинство её друзей редко видело её , но те, кто видел, не могли забыть её бесед до конца дней. Она не считала себя поэтом, но после смерти её сестра Лавиния и невестка Сьюзен, соседка и подруга Мэри нашли в изящной коробочке для рукоделия, разобрали и опубликовали более 1775 стихотворений.
Её письма близкому другу Чарльзу Водсворту поражают пространством и глубиною, эмоциональностью и обширностью тем, их смело относят к любовным, хотя Эмили никогда не имела собственной семьи, ухаживала только за своими близкими родственниками, всю жизнь прожила в доме своего отца и холила лишь его собственный сад и цветники.
Дочь сенатора и конгрессмена США Эмили получила хорошее образование, знала несколько языков, ботанику, умела прекрасно и точно составлять изящные гербарии. И поначалу, после выхода из женской семинарии /гимназии/ Амхерста, она вела жизнь большинства молодых светских барышень, но постепенно оставила общество, ничем особо не объясняя свое затворничество и все больше общаясь со знакомыми и подругами через полуоткрытую дверь комнаты.
Серьёзные биографы, исследователи творчества Дикинсон, твёрдо полагают, что у неё постепенно развивалась болезнь глаз – ирит, она не переносила яркого света.
И еще одно деликатное обстоятельство у неё постепенно развивалась тяжёлая болезнь почек, которая не позволяла ей надолго покидать дом. Она часто и подолгу вынуждена была лежать в постели, держать ноги в тепле, принимать отвары и ванны.
Впрочем, о болезнях своих Дикинсон предпочитала много не говорить, сохраняла спокойствие духа, шутила и напевала. Она бывала с родными в Вашингтоне, Кембридже и Филадельфии, на курортах, для лечения, но, в основном, её жизнь концентрируется в доме родителей и в любимом саду.
При жизни Эмили было опубликовано только десять стихотворений.
Её стихи, лирическую мощь и силу их, необычную концентрацию, ясность и образность оценили не сразу. Вот что пишет один из переводчиков лирики Дикинсон на язык современной, русской поэзии:
«Большинство её стихотворений (и с годами всё больше и больше) необычайно сконцентрированы, вызывая трудности даже у читателя, чей родной язык – английский. Америка не признавала Дикинсон так долго не только из-за того, что она могла начать в рифму, а закончить без, не только из-за формы, которую она, как правило, доводила до формулы. В первой четверти ХХ века эксперимент был востребован и признан. Её стихи не рифмуются с привычными американскими ценностями и менталитетом (“Если ты такой умный – где твои деньги?”). Читая Дикинсон, вы не откроете Америки, это другой континент.»
Я почти что согласна с этим высказыванием переводчика Сергея Долгова, но для его подтверждения давайте посмотрим, прочтем и впитаем в себя некоторые стихи, образцы лирики Эмили Дикинсон.
***
На мой взгляд, они очень тонки, лиричны, обладают, к тому же, мощным энергетическим посылом, рисуют яркую и очень жизнерадостную картину мира. Эмили Дикинсон - словно тончайший, одухотворенный садовник человеческой души, художник, умеющий передать все краски и все тона её переживаний и нюансов.
***
Заката принеси мне чашку,
Пересчитай с рассветом фляжки,
И сколько – до краёв с росой?
Как утро далеко домчит,
В какое время спят ткачи,
Что ткали купол голубой?
И сколько нот, мне напиши,
Переливает дрозд в тиши
На ветке удивлённой;
Число следов от черепашки,
За день цветов пчелы – все чашки! –
В росу навек влюблённой!
***
Опоры радуг кто поставил,
По сферам звёзды кто направил
За ветви нитяные ивы?
Кто сталактит привяжет прочно,
Пересчитает звёзды ночью,
Увериться: всё точно было!
Белеет домик – кто построил,
Закрыл все окна на запоры? –
Не видно и душе сквозь ставни!
Кто в праздник выпустит церковный
Меня, чтоб улететь спокойно,
Без церемониальных правил?
Есть ли ручей в твоём маленьком сердце?
Есть ли цветы? Приоткроется дверца:
Тени трепещут и просятся жить,
Птицы к воде прилетают попить.
Кроме тебя никому невдомёк,
Тихо струится в тени ручеёк;
И ежедневно в прозрачный поток,
В тень наклоняешься сделать глоток.
Оберегай его в марте, когда
С гор устремляется с рёвом вода;
У половодья привычки просты:
Часто уносят, разрушив, мосты.
Будь осторожнее: в августе где-то,
Если росы не осталось для лета,
Как бы ручей твоей жизни, журчащий,
Не пересох в этот полдень палящий.
***
Не торопись, Эдем!
Робко к тебе привыкая,
Тянут уста твой жасмин,
Изнемогая,
Словно пчела, что жужжит
Возле цветка, примеряясь:
Тот ли нектар? Заползла –
И затерялась!
В её стихах – очеловеченный, тёплый рай, в котором сияют не только небеса, но и яблоки, цветы и пряности, насекомые и даже - маленькие животные. В её изящных катренах – блистающая и совершенно живая жизнь, океан Жизни, И пространство её стихов т- волшебно бесконечно, несмотря на то, что она почти не покидала родной усадьбы.
Когда Эмили скончалась, в возрасте неполных пятидесяти шести лет, в последний путь её проводили немногочисленные друзья и поклонники, её переписка с любимой невесткой, женою брата, была сожжена, дневники просмотрены, а стихи - частично исправлены.
Об её жизни осталось очень много легенд и непроверенных слухов. Во многих статьях её называли полусумасшедшей старой девою, хотя и хорошо воспитанной, а то и вовсе лесбиянкой, скрытой монахиней, аутисткой. Но все эти оценки совершенно не имеют значения. Имеют значение только строфы Эмили, сияющий и блистательный мир её рифм, строф, оставшийся с нами. Теперь уже навсегда. Он притягателен и неисчерпаем, как колодец, как море, как океан возле которого она жила.
· Переводы стихов - Сергея Долгова при участии Ю. Сквирского (Флорида).
· Текст эссе – Лана Астрикова.