Всё в их семье было непросто, но, наверное, обычно по тем временам.
Отец Маньки был тринадцатым ребёнком в семье и единственным мальчиком. Жили бедно-набедно, и дед её, измождённый приданными и лишённый помощников, пристроил сына примаком в богатую семью. Невеста была невзрачная, с детства хроменькая, но у жениха, помимо отцовских планов, была и свои мечта.
Неподалёку от них в старом монастыре, расположенном на высокой горе, каждый год в Яблочный спас устраивали гулянье. Так перекликалось церковное и языческое, и после службы любой желающий, имевший лошадь и телегу или коляску, мог на перегонки с остальными побороться за гармонь - въехать первым и выиграть. А манькин отец очень хотел иметь гармонь. Но денег у него не было - ни на гармонь, ни, к слову сказать, на лошадь.
Жениться, один чёрт, надо было, и какая разница, что люди говорят - ушёл в чужую семью примаком, зато гармонь добудет. Дело молодое, глупое.
И ведь выиграл! В первый же год после свадьбы первым влетел на новенькой коляске по крутому склону к стенам храма. Только вот на кону в тот год не гармошка была. Самовар. Круглобокий, на ведро воды, по утрам он побликивал печным жаром на столе, всю жизнь напоминая манькиному отцу о молодости и мечте - не то сбывшейся, не то нет.
Мать же её, слабая здоровьем, не успевала толком оправиться от частых родов, и, буквально вымучив Маньку, померла, едва ли услышав писк своей последней дочери. Горюющие родители её и муж, оставшись с пятью мальцами на руках, порешили отдать шестого младенца в бездетную семью отцовской сестры, в Захарово.
Так Манька навсегда обрела других родителей. И о том, что дядя её, овдовевший когда-то и женившийся во второй раз, к которому они частенько захаживали с матерью, когда возвращались с городских ярмарок, есть её родной отец, Манька так никогда и не узнала.
Выросшая в заботе, единственная отрада своих приёмных родителей, Манька по любви вышла замуж, родила тройку ребятишек, проводила мужа на войну, а после ждала его. Всю жизнь.
Спустя годы, когда и дети уже разъехались, она частенько присаживалась на краишек скамьи под свадебным портретом и разглядывала выгоревшее Митенькино лицо, мысленно проводя чёрточки морщин по лбу и щекам, прилаживая седую бороду и меняя косоворотку с рядком чёрных пуговок на модную нынче рубашку с острыми углами воротника.
Перебирая подслеповатыми глазами завитки фиолетовых строчек фронтовых треугольников, Манька боялась признаться себе, что забыла голос мужа, что читая "Здравствуй, Маня!" она не угадывала интонации, с которой Митя сказал бы ей это, появись на пороге.
Забыла лицо, голос, тяжесть тела единственного мужчины, которому оставалась верной. Память просачивалась сквозь пальцы, как речной желтик, выметая из памяти самое дорогое, и когда не осталось ничего, Манька достала из комода белоснежную рубаху, ситцевый платочек, вышитый ещё матерью, и черную, ни разу не одёваную юбку, что привезла несколько лет назад старшая невестка из самой Москвы, и сложила всё это на стул возле кровати. Пихнув под стул нашарканные овчинкой почти ещё новые туфли, присела на кровать и, отогнув матрас, принялась медленно отсчитывать завернутые в тряпицу "похоронные"...
Читать другую историю - про бабушку Павлину
Читать другую историю - про Почтальона и Лизу