Никита брел по лесу, раздвигая палкой траву. Осень выдалась теплая, дожди зарядили враз после Семена дня[1], грибов бог дал прорву. Будет запас на зиму. Как хорошо в зиму, в морозище самый, у теплой печи поесть пахнущую осенью, теплом и солнцем грибной похлебки! Або[2] так сушеных погрызть. А маманька ягод еще насушила, вовсе красота!
Никите шел уж шестнадцатый год. Вырос он парнем статным, крепким, веселым. Девки нет-нет, а уж поглядывали на красавца. Бог силушки дал- на кулачки равных по пальцам перечесть. О прошлый год, на Масленную, на льду устраивали кулачные бои, городские с посадскими, так Никиту мужики в свою стенку взяли. Бока намяли, не без того, но с ног сшибли лишь единожды, да и то, по Никитиному недогляду. А нонешний год и того пуще будет.
Жизнь вроде тоже шла своим чередом, да не худо. Весною- пахота, лето- сенокос да дрова для монастыря запасали, осень- хлеб собрать да озимь посеять, зима- лес на дрова валить да рыбу ловить. Но монахи не забижают. Ключник монастырский, что место помершего запрошлый год Варсонофия заступил, добр, хлебушком не обижает, до урожая даже избыток остается. И одежу справную дает, хоть и не положено вроде. Теперь, когда в пору стал входить, попроще, помощь отцу да матери. Не стары еще, а силы все ж не те.
Никита, пробираясь через сухостой, услыхал над собою незнакомый гудящий звук. Подняв голову, даже глазам своим не поверил: прямо над ним, в старом дубе, невесть откуда взявшемся здесь, в сосняке, было большое дупло, у которого роились пчелы. Вот так удача! Воровато оглянувшись, Никита прикинул, как бы ловчей обстряпать черное дело. Попадешься на таком- всю шкуру к ногам палками спустят приставы- бортное[3] дело исстари на Руси под охраною особой. По закону должно доложить о найденном. Поди, узнай, ведают ли бортники об том рое. А может, отлетел рой просто, а бортник его ищет. Да и то странно, что в такое время. Нет, должно, дикий рой. Никита проглотил слюну. Что делать-то? А медку бы домой принести, вот праздник-то будет! А рой большой, сразу видать. Эх, была - не была!
Никита поколдовал с кресалом, высек огонь, запалил дымный трут из пучка сухой травы и, зажав его в зубах, полез по узловатому стволу вверх. Добравшись до дупла, поудобней оперся о ветку ногою, обкурил пчел дымом, чтоб поутихли, заглянул в дыру- мать честная, а борту-то! Аж из сот стекает внутрь ствола, явно не прибылой рой, давний. Вот так свезло! Не удержался, погрузил пальцы в янтарную мякоть, будто медведь, обсмоктал[4]- аж дух захватило, какая вкуснота. Ах, растыка, а как же его спустить вниз-то? Хоть бы лопух какой прихватил. Достав нож, Никита аккуратно срезал соты, не все, четверть оставил, чтоб рой не извести. Подумал сначала, может в ночь прийти, не все тащить разом, да раздумал. Еще чего гляди, кто другой найдет! Как-нибудь дотащу.
Достав из дупла ароматный тяжелый кусок, Никита стал медленно разворачиваться, чтоб половчей спускаться, да так и замер. На тропе, что, оказывается, протянулась совсем рядом, второпях и не заметил, стояли два всадника в богатой одеже, глядели на Никиту, о чем-то переговаривались. Никита застыл, чувствуя, как меж пальцев стекает драгоценный мед. Пчелы меж тем опамятовали, стали налетать на Никиту. Он отмахнулся, ступил неловко на скользком от стекшего меда суку, да так без звука и грянулся вниз. Ударившись всем прикладом об узловатый корень, вскочил, даже не чувствуя боли, ринулся в кусты, подальше от проклятого дуба. Пчелы не отставали, жалили шею, лицо, спину. Остановился перед поляною, огляделся, прислушался- вроде не гонится никто. Снова свезло. Посмотрев в руку, чертыхнулся- только маленький кусочек чуть боле ладони драгоценной ноши остался, остальное растерял по лесу. Хорошо хоть шкура цела, только саднит спина, да щиплются пчелиные укусы.
Никита приободрился и только вышел на поляну, как справа и слева налетели двое конных, сбили с ног, закрутились вокруг. Никита закрыл глаза- вот попал! Пропал за сладенькое!
-Эй, ты кто таков?- послышался сверху грубый окрик, показавшийся Никите гласом небесным.- Отвечай! Язык отнялся?
Никита приоткрыл глаз- тот, что говорил, в летах, замахивался плетью. Второй, что помоложе, перехватил руку- и странно, старый подчинился, опустил плеть.
- Встань!- приказал молодой, по виду боярский сын, не меньше.
Никита медленно поднялся.
- Что за разор бывает, ведаешь ли?- спросил молодой.
- Ведаю, боярин,- тихо сказал Никита, глядя на всадника.
- Голову склони, холопья душа!- гаркнул старый.- Князя своего не знаешь?
Никита испуганно заморгал. Неужто сам князь?! Вот тебе и удача. Пропал Никитка.
- Глухой что ль? Кланяйся!
Никитка быстро поклонился, боялся голову поднять. Старый склонился с седла, поддел за подбородок рукояткой плети.
-Ну и рожа! Эк тебя, пчелы-то, вора, уделали,- усмехнулся он.- Чьих ты?
- Никита Матюшин сын Чудинов,- разлепил спекшиеся губы Никитка.- Тяглый монастыря.
- Отвечай, ведал, что воруешь?
Никита поднял глаза, взглянул на боярина. Вот она, смертушка!
- Ведал.
- Оставь его, Борис. Вишь, обезножел стоит,- подал голос князь.
- Я не без ног, - откликнулся вдруг Никита.- Что воровал, ведаю. Казните.
- Ишь ты, огрызается пес!- протянул боярин.- Вот я те шкуру-то спущу щас.
- Оставь!- повторил князь.- Ты назавтра на правеж утром придешь. Не придешь- силою доставят. Понял?
- Понял,- откликнулся Никита.
Всадники стегнули коней и скрылись в кустах, старый оглянулся, погрозил плетью. Никита посмотрел на грязный кусок соты в руке. Будь он неладен, мед этот. А, чего уж там! Хоть поем напоследок. Махнув на себя рукою, Никита отправился домой.
[1] 1 сентября
[2] или
[3] Борт- мед; бортник- занимающийся сбором дикого меда.
[4] облизал