Вот мы и добрались до бабушкиной могилки. Памятник, хоть и мраморный, но достаточно скромный, на нём были высечены фамилия, имя и отчество, годы жизни и последнее прощание от родных и близких. На памятнике была прикреплена уже изрядно выцветшая фотография, где бабушка лет сорока в красивом, но уже старомодном костюме и с высокой причёской смотрела на нас. Сразу бросалось в глаза, что лицо у неё очень доброе, а улыбка, которую она старалась скрыть за серьёзностью, так и норовила проступить на фото.
Цветник был засыпан белой мраморной крошкой, чтобы трава не забивала могилку. Надо сказать, что это было очень удачным решением, поскольку бороться с сорняками дело неблагодарное. У изголовья памятника стоял небольшой вазон, куда можно было поставить живые цветы. Обычно там стояли искусственные, поскольку близких родственников, постоянно проживавших в этом городке, не было и навещать могилку случалось нечасто.
Геля взяла пустую пластиковую бутылку, специально оставленную на такой случай под небольшой скамеечкой, стоявшей у могилы и сходила на реку за водой, чтобы наполнить вазу для цветов. До реки было рукой подать – метров пятьдесят, не больше. Я в это время обрывал траву, лезшую со всех сторон из-за ограды, и выметал мусор, скопившийся за год на могиле.
Геля принесла воду и вылила в вазу, предварительно вытащив искусственные цветы и положив их у памятника на белую мраморную крошку. Потом она слегка обломала слишком длинные стебли пионов и поставила их в воду.
– Пока мы шли сюда бутоны уже немного раскрылись. Посмотри, как они свежи и красивы, – сказала она восхищённо. – А твоя бабушка была очень красивой женщиной, и по глазам видно, что очень доброй! Тебе повезло, у меня никогда не было бабушек. Я очень поздний ребёнок в семье и, когда родилась, их уже не было на этом свете.
– Геля, давай присядем на скамейку. Мне нужно поговорить с тобой, – я не смог скрыть волнение, и голос мой предательски дрогнул. Геля сразу вся напряглась, но послушно села рядом со мной. Я какое-то время смотрел на фотографию бабушки и думал с чего же начать. Геля в ожидании молчала, но чувствовалось, что она нервничает.
– Ты чувствуешь, что я отношусь к тебе очень серьёзно, – начал я, может, с не совсем удачной фразы. – Именно поэтому я не хочу от тебя ничего скрывать. Мне важно, чтобы ты знала обо мне всё. И при этом некоторые вещи я боюсь тебе говорить, но должен. Иначе не могу.
– Ты пугаешь меня, – сказала Геля в ответ. – Надеюсь, у тебя нет второго паспорта со штампом о браке и вписанных туда троих детей. И ещё больше надеюсь, что ты не хочешь на могиле своей бабушки мне признаться в том, что на самом деле ты – серийный маньяк-убийца, – попробовала пошутить она.
И тут меня прорвало, я захохотал в голос.
– Господи, ну как ты такое могла подумать! – Воскликнул я, с трудом беря себя в руки.
Хотя, собственно, что можно ожидать от мало знакомого мужчины, переболевшего менингитом, который затеял серьёзный разговор со своей девушкой на кладбище у могилы бабушки. Мы оба посмеялись, и это несколько разрядило напряжённость, возникшую между нами.
– Не пугайся, я хочу с тобой поговорить совершенно о другом, о том, что в последнее время со мной происходит. Это немного из области мистики, и я очень волнуюсь, что ты сочтёшь меня сумасшедшим. – Дальше мне даже не приходилось думать, слова лились из меня, как будто кто-то управлял моими мыслями и речью.
– Так вот, - продолжил я, - в последнее время, со мной происходят довольно странные вещи. Всё началось, когда я лежал в больнице. Я тогда находился в полубессознательном состоянии и просто не придал большого значения тому, что во сне ко мне пришла моя бабушка, которую я, надо сказать, вообще никогда раньше не видел во сне. В следующий раз она пришла ко мне тоже во сне, когда я вышёл из больницы и первый день ночевал дома. Тогда сон был более чёткий, реальный и разговор уже осмысленный, я задавал ей вопросы, она отвечала на них. Тогда я спросил у неё, как я точно могу быть уверен, что это не плод моего больного воображения, и что она действительно навещает меня во сне. Она ответила, что обязательно оставит мне реальный знак, который я найду в своей квартире, проснувшись утром. Я обследовал всю квартиру в поисках этого знака, и, совсем отчаявшись, решил выпить кофе. Когда я достал свою любимую кружку, которой пользовался в последний раз перед больницей, то обнаружил шоколадный батончик, который не выпускается с конца девяностых годов – батончик «Финт» с абрикосовым вкусом.
– Финт? – удивилась Геля. – Но ведь их уже действительно давно не выпускают! Я помню пробовала их в раннем детстве. В её голосе чувствовалось столько недоверия, хотя это можно было понять! Тогда я полез в карман и достал вещественное доказательство – обёртку от этого батончика. Геля взяла её в руки повертела и поднесла к своему носу. – Послушай, но от фантика действительно исходит запах абрикоса и шоколада! – Удивлённо сказала она.
– Да, я периодически его достаю и нюхаю, чтобы подтвердить самому себе, что это действительно со мной произошло. Последний раз я пробовал такие конфеты в глубоком детстве. В моей квартире их никогда не было, да, если честно, я вообще начисто забыл от том, что они когда-то существовали. Только попробовав батончик на вкус, я вспомнил, что ел их когда-то в детстве!
– Но это ещё не всё, – продолжил я свой рассказ дальше. – Сегодня под утро, когда ещё не начало светать, она снова приходила ко мне! Но только уже не во сне.
– Не во сне? А как же ещё она могла явится тебе?
– Я проснулся перед самым рассветом. Было достаточно темно, но комнату освещал месяц, и в его свете я увидел зависшее рядом с кроватью облачко. Я мысленно обратился к нему, убеждённый в том, что это опять пришла ко мне бабушка. Облачко утвердительно ответило и начало рассказывать мне многое из того, о чём я никогда даже не слышал и не задумывался, точнее, отвечало на мои вопросы, но не односложно, а развёрнуто и с комментариями.
– И что же ты спрашивал?
И я пересказал ей всё о чём мы говорили с душой сегодня ночью. Когда я замолчал, Геля смотрела прямо перед собой на фотографию бабушки и тоже молчала. Было видно, что она сосредоточенно думает. При этом на её лице не появилось того выражения, которого я больше всего боялся увидеть – сомнения и страха, что я тронулся умом.
Наконец, я решил прервать несколько затянувшееся, как мне казалось, молчание и заговорил первым.
– Мне очень нужно знать, что ты думаешь по поводу всего, что со мной происходит?
Она ответила не спеша, обдумывая каждое слово, иногда подбирая подходящее из числа приходящих ей на ум.
– Понимаешь, конечно, твой рассказ смахивает на фантазию, и это первое, что может прийти в голову любому здравомыслящему человеку. Второе гораздо хуже первого, что это последствия перенесённой болезни. Но уже зная немного тебя, я прекрасно понимаю, что ты не врёшь, и, более того, я не наблюдаю у тебя никаких поведенческих отклонений. Таким образом, остаётся третий вариант, что всё рассказанное тобою в действительности с тобой и происходит. Мне, конечно, не понятны механизмы, как вы общаетесь, как и почему ты видишь её, но я верю тому, что ты мне рассказал. Единственное, что мне хотелось бы, это посмотреть твою энцефалограмму головного мозга. Ты ведь не будешь против, если по приезду в город я свожу тебя к знакомому врачу на моей работе, чтобы он сделал и расшифровал её?
– Хорошо, – согласился я. – Хоть мне и очень надоели больничные стены, но ради твоего спокойствия я схожу на эту экзекуцию.
Я обнял её и поцеловал. Она не отстранилась, что было хорошим знаком. Значит, мой рассказ не отдалил её от меня. Мы встали и неторопливо пошли к дому.
Продолжение следует...