Проводник завел Эла в Зал Ожидания и указал на один из 200 потертых и видавших виды красных бархатных стульев.
На них до Эла сидели Бродский, Тито. А может и Рузвельт.
В зале было темно и душно. Воздух был потным и старым.
Присев на свой стул, Эл закрыл глаза: нужно немного поспать, чтобы мысли перестали лихорадочно прыгать от операции к пожару.
В последнее время он ни о чем другом думать не мог.
Из привычного оцепенения Эла вывел скрип плохо смазанных колес больничной койки – его опять куда-то везли.
Не открывая глаза, Эл узнал сырость коридора цокольного этажа и затем спиртовой запах патологоанатомии.
Эл зажмурился еще сильней, и даже, когда за звуками начинавшейся грозы стихли шаги санитаров, он долго не решался открыть глаза.
Где-то над его головой привычно зашуршало радио – «доброе утро, точное время 6 часов 1 минута».
Значит, ровно через 37 секунд в здании от удара молнии закоротит проводку. И все. Все сгорит.
Эл открыл глаза и выпустил из лёгких воздух с примесью гари.
Зал Ожидания постепенно заполнялся: через 2 ряда от него, печально сгорбившись и выдыхая гарь, сидели те 2 санитара.
Прошло уже много времени, но в зале было по-прежнему темно.
Здесь всегда было темно. Темно и душно.
Рядом снова появился Проводник и спросил Эла: «ты вообще знаешь, зачем ты здесь?»
Эл зажмурился и тихо пискнул: «ну, я же ничего не сделал…»
Проводник угрюмо кивнул и положил свою тяжелую ладонь на плечо Элу. Стало невыносимо горячо.
Эл открыл глаза. Где-то далеко начиналась гроза.
Над головой у Эла привычно зашуршало радио – «доброе утро, точное время 6 часов 1 минута».