Нонна Слепакова. О ней н написано и сказано много, но она остаётся почти неизвестной широкому кругу читателей. А что знаю о ней я? Почти ничего или опять только на визитную карточку.
Родилась в 1936 году в семье инженера -текстильщика, позднее директора ФЗУ на Петроградской стороне.
Окончила с отличием библиотечный институт им Н. К. Крупской. Занималась переводами с английского языка. Писала пьесы для детей и юношества. Самая известная её пьеса: «Кошка, которая гуляет сама по себе» - инсценировка рассказа Р. Киплинга, в её авторском переводе.
Вела литературную студию для питерских молодых поэтов. ЛИТО было распущено фактически за несколько дней до смерти Слепаковой.
По свидетельству людей её знавших, отличалась строгой «царственной сдержанностью манер и осанки, стихи писала легко, будто шутя, «за 15 минут могла написать шедевр», владела всеми формами - от сонетной до пародийной, а также прозой. Ею был написан роман "Лиловые люпины", где с иронией и мягким юмором она рассказала и о собственном детстве, и о судьбе своего поколения, взрослеющего в первое десятилетие после большой войны.
Дмитрий Быков пишет о Нонне Слепаковой с восхищением ученика и друга, вскоре после её ухода, с горечью перечитывая подготовленный ею к печати последний, прижизненный сборник стихов, вышедший в трудные девяностые где то в Смоленске, хлопотами друзей: «Последний» — вообще одно из ключевых слов в поэтике Слепаковой, и последней она себя ощущала всегда, причем в обоих значениях слова. Автобиографический роман, ныне выходящий в Петербурге (при жизни она опубликовала только первую часть), назывался вначале “Последняя в девятом-первом”. Девятый-первый был ее класс, в котором она вечно числилась последней — не по успеваемости, но по дисциплине: она оканчивала школу в 1953 году и в реальность тогдашней школы решительно не вписывалась. Последней была она и в семье, где из-за своеволия и самолюбия вечно оказывалась одна против всех.»
***
Главное стихотворение Слепаковой — “Очередь”, как раз и даёт понимание о её истинном поэтическом кредо и поэтическом стиле, в котором традиция следования еле видна, еле слышна, иронично незаметна, как дыхание или чуть горьковатые духи, но она есть, присутствует, живёт, дышит, своевольничает повсюду и - вопреки всему. Здесь есть и Пушкин, и Державин, и Мандельштам, и Бродский, хотя тяжёлым традициям александрийского стиха никак внешне не следуют, предпочитают вальяжной цитатности – дымную лёгкость, резкость, странную и родную уху простоту сравнений:
Чем медленней хожу, тем более бегу,
Ушедших торопливо нагоняя,
Хоть лезу на рожон и ждать от них могу
За долгую задержку — нагоняя.
Их опыт площадной и лестничный язык
Разрух, очередей и коммуналок
Передо мной опять воочию возник
И не обиден более, но жалок.
За чем они стоят в раю или в аду?
Чем хвастаются после, отоварясь?
С ехидным торжеством, когда я подойду,
Мне скажут: “Вы последняя, товарищ”.
“Товарищ”, не товар, отнюдь не “госпожа” —
Мне “госпожа” звучит не лучше “суки”, —
Меж мертвых и живых не жажду рубежа,
Таящегося в пышном этом звуке.
Не то чтобы хочу, о младости стеня,
Совково называться по-простому,
Но, видимо, ничем не выбить из меня
Старинной тяги к равенству Христову.
Я просто к ним иду, их выкормыш-птенец,
И после промедлений многолетних
Степенно стану в хвост, гордясь, что наконец
Сумела сделать первыми последних.
«Выполнить эту старинную заповедь и была призвана Слепакова (так, во всяком случае, она понимала свой путь). И книга ее показывает, насколько она преуспела. Прежде всего Слепакова — в некотором смысле последний летописец Петроградской стороны, последний питерский поэт, столь высоко ценящий фабульность, детальность, пристальность — все то, что мы охотнее признаем достоинствами прозы, нежели поэзии. « - писал в статье памяти Слепаковой Дм. Быков.
Да. И все верно, но здесь - не только пристальность, не только фабульность. Не только лёгкая отчужденность Поэта от общего направления, от времени, от настроений, от грёз оттепелей и надежд поколения.
Есть в стихах Слепаковой еще и та самая «необычная обычность», написанная плотными и резкими штрихами, рембрандтовской кистью художника - реалиста, умеющего все же и через лучи света и полутени показать все грани предмета и суть его обнажить бесстрашно и бесстрастно. И волшебно это будет, и так притягательно, что оторваться уже - невозможно!
Просыпаюсь на рассвете —
не последнее ли утро?
Хлеб на досочке кромсаю —
не последний ли кусок?
Не последняя ли птица небывало
и немудро
Хочет вылететь наружу
и колотится в висок?
Господи, не жаль мне хлеба —
Твоего ли, моего ли —
Всколосишь еще Ты ниву,
заведешь еще квашню,
Дашь к еде благословенье
и поделишь хлеб на доли...
Кто-нибудь его оценит,
коли я не оценю.
Господи, не жаль мне утра, —
миллионы раз — и больше —
Ты пошлешь кому-то утро в Питер,
в Токио, в Париж...
Жалко только эту птицу, —
ибо в точности такой же
Никогда ни в ком не будет,
даже Ты не повторишь!
О неповторимости волшебного мига Бытия, жизни, любви, взгляда, дыхания, выдоха и даже звука в имени на самом деле всегда писала и говорила Слепакова, дерзко не оглядываясь ни на кого, придавая своим строфам, необычную и хрупкую остроту последней чарующей мелодии для души, словно бы она была волшебный флейтист, владеющий некоей "камератой", камертоном, обертоном слова, слов, рифм.
О женском, чарующем и нежном, недопонятом, влюбленном пылко и просто сказано и вот в этом стихотворении, созданном - на выдохе и будто бы - карандашом, на паре осенних листьев:
ОСЕННИЙ ПАРК.
С тобой на пустынном просторе аллей
Болтать не боюсь и молчанья не трушу.
Мы оба, таща на горбу свою душу,
Гордимся тайком: а моя тяжелей!
По осени каждый себе на уме.
Но коли мы вместе, нам вдвое заметней
Природы достоинство сорокалетней,
Уже отвердевшей навстречу зиме.
Взгляни, обнаженного дуба каркас
Чернеет чугунною силой строенья,
А пышная ржавчина - память горенья -
Тихонько шуршит под ногами у нас.
Нам тоже известно, что нам предстоит.
Мы зябнем, но все-таки не прозябаем,
И ржавчину золотом мы называем,
И холод нам юностью щеки палит.
1976
Она была счастлива и в своем, непростом, но интересном и вдохновенном браке с поэтом Львом Молчановым, в их доме часто собирались друзья и пелись песни под гитару. Песни на стихи Нонны. Велись вдохновенные беседы о новых переводах сказок А. Милна, о поэзии Серебряного века, о Мандельштаме и Ахматовой, о Гумилеве и Анненском, Волошине и Багрицком. Но никому из друзей никогда не говорилось о боли, грызущей тело и палящей душу.
Уходить Нонна старалась неслышно и незаметно, паряще, невесомо, как птица. Не пускала в больницу близких, чтобы не видели её немощной.
Один из друзей запомнил её дерзко курящей сигарету в больничном коридоре, с высоко поднятою головой на тонкой, исхудавшей, по девичьи, шее. И профиль был прозрачен и остер, как у блоковской незнакомки в осеннем дыму старого парка....
Она и ушла, как истинный поэт. Как королева. Оставив после себя простую строфу, жаждущую продолжения. Подписав к печати последнюю книгу, сборник стихотворений И тут мне подумалось, что не зря её студийцы называли её слегка насмешливо и высокоторжественно, на французский манер «Са Мажесте» - «Величество.» Она того только заслуживала.
___________________
Фото и стихотворения Нонны Слепаковой взяты из открытых источников в сети интернет и с сайта"Бризона. Ру."
Текст эссе авторский.