Дмитрий Воденников о памяти и прошлом.
Стоят такие дни, начало марта, а уже сухой асфальт, прозрачное небо. Преждевременный апрель. Как-то так случилось, что всегда был равнодушен к Земфире. Но сейчас стоит такая апрельская преждевременная блаженная пустота (считай, и зимы совсем не было). И это «трамваи не ходят кругами». И это «я искала тебя». И всё остальное.
Шел тут до дома – плеер докрутил до конца привычный блок – и вдруг за ним:
Странно — трамваи не ходят кругами
А только от края до края
Еще молодая весна пытает
Мимо созвездий запруженных улиц
Но первые крылья вернулись
Еще не проснулись, а все туда же
А в забытом тобою отрезке
Мне все было ново и все интересно
И на забытой тобою фотке
Минус сто сорок и вечное лето
Как будто вернулся в прошлое. Но странное дело: в то прошлое, когда никакой Земфиры еще не было (не родилась). Но я помню такие трамваи на Соколе, там был их конечный разворот; дом с аркой, Строгановское училище. Догнала Земфира, сделав круг. А я не ожидал, что опять вернусь в прошлое. Оно мне уже не интересно. В него возвращаются около тридцати: перелистывают как бы страницы назад, смотрят невидимые, призрачные фотографии, делают птичьи выводы.
— Здравствуйте, что вы хотите?
— Я хочу увеличить грусть.
Это мой приятель Гоша Плужников написал недавно (он любит такие вещи). Но мне это было в карман памяти: мои шестнадцать лет, и трамваи не ходят кругами. Ходят, еще как ходят.
Ну а потом жизнь выкинула свою обычную шутку.
Вечером того же дня папа прислал в личные сообщения в Фейсбук ссылку. Книга. Афанасова (Колюбакина) Н. А. Жизненный путь. – СПб., 2005. — 298 с.
«Воспоминания двоюродной сестры моей бабушки Воденниковой Веры Вениаминовны», — приписал папа.
А я как раз читал Солженицына «Раковый корпус». Про больницу в Узбекистане. И там тоже было про весну. Только уже другую.
«Очень ослаб — и даже приятное что-то находил в этом состоянии, но худое приятное: как у замерзающего не бывает сил шевелиться».
Или – «Ах, Олег как мы сейчас хорошо живем». Это про ссыльных, которые в степи Казахстана, в каком-то маленьком городке (потом нашел: Уштерек), к недоумению жителей, просят сделать столяра круглый стол. Зачем круглый? Он и не видел никогда круглых. И керосиновая лампа. Они садятся за сделанный недоумевающим казахом круглый стол, ставят эту керосиновую лампу (тоже какую-то не совсем ту, правильную), и она говорит своему мужу: «Ах, Олег, как мы сейчас хорошо живем».
Когда-то они приютили дезертира. Дали им 10 лет. Потом дезертирам вышла амнистия, а им нет. Сперва разлучённых (разные лагеря, а потом разные ссылки), теперь соединились. Что ж не радоваться?
… Не случайно мигнула Земфира, откатилось воспоминание еще дальше: у нас тогда в девятом классе был учитель, молодой парень, историк. Когда дошли до ХХ съезда, сказал: «Это было напрасно. Я считаю, что ХХ съезд нанес большой вред Советскому Союзу: не надо было прошлое ворошить».
«Если дети не лучше тебя, то жил ты зря». Это тоже из Солженицына. «Таланту легче понять и принять смерть, чем бездарности. Бездарности подавай долгую жизнь». Это тоже из него.
Но вернемся к книге.
В 1918 году Афанасова (Колюбакина) эмигрировала в Константинополь. Связь с боевой ячейкой эсеров (одни разговоры), потом Лион: защита диссертации. Теперь она врач (в лагере ей очень это пригодится). Оформление документов для возвращения в СССР.
«Прощай, Франция! И вот я в вагоне одна. Кругом чужие люди. Поезд мчится, унося меня все дальше и дальше от друзей. На душе тревожно, не утихает грусть. Мне было тогда 42 года, уходила молодость. За плечами долгие нелегкие годы войны и эмиграции. Впереди родина, куда давно рвется душа. Что-то ждет меня там?»
На родине ждали тюрьма и лагерь. Потом ссылка. Я хочу увеличить грусть.
«Я приехала в СССР в мрачные дни начинающегося культа личности. 1 декабря был злодейски убит в Смольном С. М. Киров — пламенный большевик, один из лучших соратников Ленина. Вся страна, особенно близко знавший его Ленинград, больно переживала эту утрату. По стране был брошен лозунг бдительности, прокатилась волна арестов. Людей задерживали на 2–3 дня, предлагали на выбор любой город Советского Союза и предписывали в 24 часа выехать из Ленинграда. Многие в те дни относились ко мне с недоверием. В иностранном отделе Ленсовета, куда я зашла за паспортом, мне вручили длиннейшую анкету и предложили зайти завтра. На следующий день я получила паспорт».
А в Ленинграде наступила весна.
Ну а потом понеслось. Слежка, арест, тюрьма.
«Дежурили у нас по коридору три надзирательницы по очереди. Одна из них, пожилая, лет 55, относилась к нам хорошо, никогда на нас не кричала, видимо, жалела нас. Бывало, если расшумятся после отбоя, она подходила к дверям и говорила очень мягко: «Спите, что глаголете?»».
Приговорили Афанасову к расстрелу. Только долго его что-то не было.
«8 марта мне послышалось, что за дверью кто-то сказал незнакомым голосом: «Вот ее и поздравят с женским днем сегодня. Спета Ваша песенка, Нина Александровна, поведут Вас на расстрел». Я содрогнулась, но никто за мной не пришел, и я поняла, что это была галлюцинация».
Во время пытки (стояния без права пошевелиться), когда Нина Александровна отстояла 42 часа, у нее начались еще и зрительные галлюцинации. «Стены кабинета вдруг начинали раздвигаться, по ним ползли сверху вниз длинные полки с куклами в ярких платьях. Все это появлялось, мелькало, исчезало и вновь появлялось. Из раскрытой дверцы шкафа с делами вдруг показывались длинные руки, женские волосы, они колыхались, развевались, как по ветру. У сидящего за столом следователя вдруг одна нога стала толстой и забинтованной».
«Ну, хорошо, говорите, я буду писать». Написала под диктовку разные небылицы: хотела пробраться в колхозы, связаться с единоличниками, вызвать эпизоотии и падеж скота. В конце следователь разрешил написать, что, когда она приехала, огромная мощь Советского Союза — красивая яркая жизнь, заставили ее не выполнять заданий. Это была ловушка. Строки только доказывали, что всё написано без нажима. Следователь угостил чаем с сухарями. «Ну, а теперь иди и спи». «Я ушла в состоянии какого-то полного безразличия, не подозревая в тот момент, что кошмары для меня только начинаются».
… Книга эта большая, я не буду ее всю пересказывать. Если захотите, сами прочитаете. Литературных достоинств там нет – старательная и подробная речь среднестатистической интеллигентной женщины. Со всеми словесными родинками текста и сознания того времени.
Хорошо, что в лагере на какое-то время ей дали работать по специальности, врачом. Хорошо, что дожила до реабилитации.
Есть там и смешное:
«Бывший член партии Джалагания был арестован в 1937 г. как троцкист. Причиной ареста явился трагикомический эпизод.Джалагания выступал на митинге и в конце речи, провозглашая здравицу Сталину, оговорился и сказал: «Да здравствует тов. Сталин — вождь мировой буржуазии и могильщик пролетариата»».
Вспоминаю строчку из вдруг вернувшейся на день Земфиры: «Я искала тебя ночами … чами, чами, чами, чами» –и думаю: «Господи, какие же мы счастливые».