Найти тему

Разговор о Василии Макаровиче Шукшине. Часть 2

https://cdn.pixabay.com/photo/2016/09/05/21/19/factory-1647724_960_720.jpg
https://cdn.pixabay.com/photo/2016/09/05/21/19/factory-1647724_960_720.jpg

Вот, может быть, и не самый лучший, но достаточно показательный для Шукшина рассказ «Выбираю деревню на жительство».

Главный герой рассказа Николай Григорьевич. Когда-то он переехал из деревни в город и “пошел по складскому делу”.

Пошел, пошел Николай Григорьевич и, в общем, преуспел, совсем неплохо устроился в этой жизни, грех жаловаться. И детей устроил, вывел в люди.

И все бы было презамечательно, не за горами и пенсия, заслуженный отдых, да точит, грызет Николая Григорьевича одна странность, «которую он сам себе не смог бы объяснить, если бы даже захотел».

Каждую субботу, пропустив стаканчик, ехал он на вокзал. Там было у него местечко, где всегда - днем и ночью - полно, дым коромыслом, галдеж стоит непрерывный. Курилка возле туалета. Туда и направлялся прямиком Николай Григорьевич, выкликал деревенских, вступал в разговоры. Вроде бы надумал он перебраться из города в деревню, подыскивал подходящую во всех отношениях, просил у добрых людей совета, направления, одобрения. И получал такое преогромное, ни с чем не сравнимое удовольствие от этих разговоров, от участия, заинтересованности деревенского люда в нем, незнакомом человеке, что и сам начинал верить: что вот бросит свои двухкомнатные хоромы и махнет по одному из записанных адресов.

Странная странность, не правда ли? Да еще в таком, прямо скажем, малосимпатичном герое, который с самого начала жизни, когда страна бурлила энтузиазмом, выискивал себе работку полегче, подоходнее? Морщинка какая-то непонятная на фоне раздольного Николая Григорьевича благополучия, довольства собой и жизнью.

А с другой стороны, такая ли мелочишка, если человек без нее жить не может? Если пронес через десятки лет взрослой, сознательной жизни, да еще и не всегда праведной? («Он брал, но никогда не забывался... аккуратно...») Если буквально на глазах перерождается человек в эти минуты, весь внимание, доброта, отзывчивость, а хамство свое, какой он на складе своем, как орет на шоферов, на грузчиков, забывает начисто?

А хамство других, которого предостаточно в городе, как раз и выдвигает одной из причин бегства в деревню? Если писатель за искорку эту человеческую все грехи своему герою, всю неправедность его как бы и отпускает и нас, читателей, силою сопереживания, толкает к этому?...

https://cdn.pixabay.com/photo/2019/02/01/04/53/shirakawa-go-3968395_960_720.jpg
https://cdn.pixabay.com/photo/2019/02/01/04/53/shirakawa-go-3968395_960_720.jpg

Вот героям своим, начисто утратившим искорку, страннинку Шукшин никогда не прощает. «А ведь сама из деревни!» - как-то тихо и грустно изумляется один из героев рассказа «Чудик» по поводу жены, буфетчицы в управлении, возненавидевшей ни за что ни про что, с первого взгляда, его родного брата, деревенского жителя, милого чудака, фантазера, открытую, бесхитростную натуру.

Раз из деревни, обязана была сохранить что-то от корня, из которого все вышли: доброту, отзывчивость, внимание и сочувствие к ближнему. А не сохранила - нет тебе пощады.

Вот от этой-то раздвоенности, а еще лучше - надорванности,- новый быт, новая жизнь и старые корни, пусть даже остатки их,- и тяга писателя (и его героев) к крайним, неожиданным, алогичным ситуациям, к поступкам, диссонирующим с новым бытом, выламывающимся из него (Чудик, чтобы задобрить сноху, разрисовывает детскую коляску: «по верху.. пустил журавликов... по низу — цветочки разные, травку-муравку, пару петушков, цыпляток». «Он дома так разрисовал печь, что все дивились»).

Несоответствие, крайность, эксцентричность частного острее выявляет общее, целое: переворотиться-то переворотилось и переворачивается, - когда укладка? В чем она, где, какая? А если и уложилось, как у Николая Григорьевича или брата Чудика, то так ли, как надо...

Отсюда, от нацеленности (не сознательной, а прежде всего художнической, интуитивной), не просто на человека и его судьбу, не просто на душу, а на этот переворот, разлом эпохальный, последствия которого не поддаются пока ни научному, ни художественному учету, и романность Шукшина, несмотря на лоскутность его творчества в целом. Торопился откликнуться, схватить грандиозную эту ломку во всей ее шири, многоэтажности, чтобы затем, на новой ступени, в новом художественном качестве (возможно, и романиста), вернуться к ней. А если и не вернуться,- тут ведь нет гарантий, что количество непременно обернется качеством,- то подготовить, проложить пути другим - это уж наверняка, несомненно.