Начну с декларации: да, я считаю возможным передачу инфекции во время Причащения. Известный богослов о. Кирилл Говорун обвиняет тех, кто считает иначе, в докетизме. То есть вещество Святых Даров не просто не изменяет физических свойств, но это не-изменение само по себе замечательно, ибо свидетельствует о реальном воплощении Христа. Заметим, что вино по химическому составу остаётся вином, хотя и разбавленным, но всё-таки каким-то дезинфектором. Однако при этом существует масса других источников для передачи инфекции – лжица, запивка, целование крестов, мощей, икон.
Многие вспоминают по этому поводу искушение Христа диаволом, предлагавшим броситься с высоты храма, чтобы быть подхваченным ангелами. Тоже верно.
Как верен и совсем простой аргумент: Царство Божие не от мира сего. Значит и не обязано попирать физико-химические законы мира, хотя иногда Бог и совершает это как чудо, ради спасения конкретного человека. «Наша борьба не против плоти и крови, но против духов тьмы...»
Вспомним и ещё одну апостольскую фразу: «Ибо, кто ест и пьет недостойно, тот ест и пьет осуждение себе, не рассуждая о Теле Господнем. Оттого многие из вас немощны и больны и немало умирает» (1 Кор. 11, 29-30). В наше время эта фраза чаще используется в качестве пугала для новоначальных: не выдержишь три дня поста, не прочтёшь четыре с половиной канона, не выстоишь вечерней службы до конца – заболеешь и умрёшь, именно от Причастия, Бог накажет тебя за кощунство. Но строгое выполнение крючкотворных правил гораздо ближе к магизму чем к прямому общению души с Богом, во всяком случае к воспитанию магизма на уровне привычек.
Апостольскую фразу можно истолковать и по-другому: «Как же вы, причастившись во оставление грехов и в жизнь вечную, смеете после этого болеть и умирать? Может недостаточно веруете?» Но в устах апостола это наверное не только и не столько обличение, сколько парадокс. Он ведь и сам однажды умрёт, правда будучи обезглавлен; он ведь не отрицает этого, когда говорит, что «желал бы разрешиться [от плоти] и быть со Христом» (Флп. 1, 23).
Тем не менее, как возможно примирить нашу веру «в жизнь вечную», исповедуемую перед Чашей и биологическую смерть? В мире сем, где действуют законы биологии, никак. Только в Царстве Божием, куда Дверью для нас служит Христос, в Царстве не от мира сего.
Так что инфекция может передаваться через Дары, как может она передаваться через тело и кровь христианина, только что причастившегося Святых Таин. И химические яды, подсыпанные в Чашу злоумышленниками, окажут своё действие. Другое дело, что христианину ради любви к Богу иногда нужно переступить и через это. Да, наверное, возможна такая тяга ко Христу или желание приобщить к Нему ближнего (вспомним клириков, потребляющих остатки Даров), что можно пойти иногда и на бОльший, чумной риск. Тогда (хотя и не непременно) случаются чудеса: «аще что смертное испиют, не повредит им».
Но здесь на мой взгляд и проходит грань, отличающая любовь от магизма. Сколько раз причащалась Мария Египетская после покаяния? Дважды, один раз перед переходом за Иордан и другой из рук старца Зосимы. А святой пустынник Онуфрий Великий, ушедший вообще от людей? По преданию его причащали ангелы. А благоразумный разбойник? А младенец, исторгнутый утробой матери и даже некрещенный?
Евхаристия – есть работа совершаемая нашей верой. Отрицание вещественности Евхаристии ведёт к тому же докетизму, сомнению в полноте воплощения Христа. Но наше спасение, приступающих к Чаше, не противоречит вере и упованию на воплотившегося Христа тех, кто не может подойти к Чаше и отверсти уста физически.
Нам слишком часто напоминают о том, что евхаристическая община и есть наша подлинная семья, оттого и священник – батюшка, хотя что менее напоминает семью чем типичный приход. Если в обычной семье кто-то заболевает корью или гриппом, разве остальные члены из солидарности стремятся заразиться вместе с ним? Нет, хотя нет и противоположной крайности: они ухаживают за больным, соблюдая меры предосторожности.
Теперь давайте представим, что в такой семье, где кто-то болен, здоровые не просто читают вместе канон о болящем, но совершают евхаристию... Нарушились бы при этом правила гигиены или напротив иссякла бы любовь между подлинно родными людьми? Вряд ли...
А в храме – увы да! Ведь Евхаристия – не просто трапеза, а нечто, совершаемое в алтаре, на неприкосновенном для мирян престоле, людьми в чёрных и золотых одеждах. Людьми, которые от нас подчас требуют послушания как воле Божией воле своей... И первой к Чаше нередко подходит матушка с малышами, других родных священнику людей в храме в этот момент может не оказаться...
Тогда в ход вступает иной фактор: утверждение собственного авторитета. Утверждение за счёт самых святых предметов, посмей кто усомниться или обвинить пастыря в гордыне! Ты смущаешься причащаться с одной ложки с бомжами? Ты грешник! А я нет! (В тюрьме только это не прокатывает и низшие касты, как известно, приобщаются отдельно.) Хотя казалось бы для человека, называемого пастырем, отцом, потеря веры кем-то из его чад – трагедия, повод для слёз. Чадо погибает духовно, отвергает спасение, не причащаясь в этот конкретный раз... или всё-таки нет? То ли мы не подлинные чада отцам нашим? То ли ничего страшного нет воздержаться для того, кто готов «со страхом Божиим и верою приступить» к Дарам?
Чёткого ответа нет, но нет его и на уровне священноначалия поместной РПЦ, да и вообще весь православный мир высказывается вразнобой. Поэтому наш Синод, собравшись, в результате не принимает ничего конкретного. («Не знаем мы, откуда Иоанн».) Протирать иконы антисептиком – их и раньше протирали, оттого с советских ещё времён аналойные образа источают запах тройного одеколона.
Отсюда и все разговоры про пластиковые ложки, про вынос богослужения на открытый воздух. Да это была бы «демагогия», но демагогия миссионерская, смиренно открывающая общину навстречу новым братьям, да и к старым располагающая. Это попытка спасти человека в субботу – больше чем вола или осла. Ведь суббота – для человека.
Но что делать потом с пластмассовыми «лжицами», ведь все они освятятся, превратясь в священные алтарные сосуды, за неприкосновенность которых пострадал, как известно, новомученик митрополит Петроградский Вениамин? Какой священник (да и мирянин) возьмёт на себя ответственность за утилизацию их... даже за то, что кто-то гипотетически унесёт ложечку с собой и начнёт мешать ей чай?
Вот так и со всеми остальными нашими «субботами»: церковно-славянским языком, многодневными и малополезными постами, длинными правилами (у клириков и монахов тем более), слепым послушанием архиерею и постоянным звоном монет, едва не заглушающим звук кадила. Главное ничего не менять! А «обновленцы» всех времен и народов, как известно, «проект ГПУ».
Наконец, та же история по сути касается и лобызания икон. Со скамьи воскресной школы многие из нас вызубрили формулу Торжества Православия: честь, возводимая к образу, восходит к прообразу. Мы целуем не доску, на которой изображён святитель Николай Чудотворец, а ... как продолжить? Самого святителя? Хорошо, миряне действительно лобзают десницы клириков при благословении. Но приятно ли это им самим? Каждому, кроме милых юных девушек наверное приходилось в жизни сталкиваться с тем, как владыка или батюшка нервно отдергивал руку? Слюнявость приятно далеко не всегда. Любовь – вот что может служить проявлением апостольского «лобзания святого», да, но всегда ли есть в нас такая любовь?
Во времена древнего иконоборчества, говорят, существовали порочные практики: соскабливать краску или кусочки дерева с чудотворных икон, чтобы съедать их и исцеляться. Это безусловный магизм, но лекарством от него могло бы быть буквальное толкование: а святого, стой он живым перед тобой, ты бы тоже укусил? Или оторвал бы себе кусок его одежды? Поцеловал бы в лоб или ланиту? Современному человеку не позволили бы так поступать нормы вежливости, усвоенные с детства. Но почему же образу и прообразу эту честь необходимо воздать?
Когда-то неразумное поведение православных христиан послужило одной из причин иконоборчества (не было же оно исключительно «проектом спецслужб» Льва Армянина). Нежелание разбираться с чужими страхами, с духовной болезнью магизма, с суеверием до поры до времени казалось удобным. Вот и сейчас нам удобнее бубнить: «Да что коронавирус... в святом месте заразиться нельзя... да это всё фейк, побуждающий население запасать туалетную бумагу... да вирус искусственного происхождения, подброшен американской разведкой», будто от этих объяснений легче. Но если действительно после посещения храма заболеет и умрёт человек, кто возьмёт на себя ответственность? Разумеется никто, ответственность не распространяется дальше темы пластиковых ложек и славянских тарабаризмов. А этот... плохо веровал наверное... да нет, Господь призвал его досрочно, не то, останься он в живых, ух и нагрешил бы!
Но что если это приведёт к новому «иконоборчеству»? Нет, не отрицания икон (можно поцеловать и нательный крестик, и изображение на экране смартфона, воздав тем самым честь первообразу), но отрицания всех наших очередей, чмоканий, свечек, почитания старцев, чисточетверговой водицы и «благодатного огня». Одним словом всей той этно-субкультуры, которая заполняет значительную часть жизни церковного человека.
«Но настанет время и настало уже, когда истинные поклонники будут поклоняться Отцу в духе и истине...» (Ин. 4, 23). Этого никак не отменить!
Юрий Эльберт