Сезанов вставал рано. Тревожные видения не давали спать. Он давно перевалил за сорокалетний юбилей, но ничего значительного так и не сотворил. Уже не один день его преследовала идея создать портрет женщины мечты, что-то наподобие Прекрасной Дамы Блока. Его воображение рисовало ее как виденье иных миров. Она врывается в нашу обыденность и озаряет ее, одухотворяет своей нетленной красотой.
«Да, да, – повторял он, – идея заманчива, но как ее воплотить и возможно ли?» Включалось воображение, и в его сознании возникали мадонны Рафаэля, женские лики Гойи, красавицы Брюллова, Незнакомка Крамского. Они роем проносились в голове, на смену им приходили другие: красивые и одухотворенные женские тела Леонардо, Тициана, Боттичелли… Усилием воли он прерывал эту ленту видений и упрямо брался за кисть. «Распустил шлейф… пора браться за дело» – думал он и шел к «барьеру». Так он называл центральный круг в мастерской, где стоял его мольберт.
К вечеру от напряженной работы затекали ноги, уставала рука, иногда даже забывал об обеде. Упрямо рисовал и рисовал. Вся его мастерская была переполнена многочисленными эскизами и набросками. Он их не уничтожал. «Что наша жизнь? Эскизы и репризы!» – любил напевать в рифму.
Время от времени безденежье заставляло служить Мамоне. В течение нескольких дней он писал пейзажи с ромашковым лугом, цветущей сиренью, весенним садом, омытым дождями, туманом над рекой. Картины бойко продавались в художественном салоне. Его владелец, тучный господин Лев Иссаков, не раз говорил ему:
– Сезанов, ты же талантище! Тебя нужно запереть в мастерской и приказывать: «Пиши, пиши! Народ ждет твоих картин». Что же так мало пишешь? Пора перестать валять дурака».
А он отмалчивался и уходил опять на полгода в неизвестность.
Сегодня, кажется, что-то начало получаться. Он вспомнил «Девочку с персиками» Серова. В его картине особенно нравились светло-розовые тона. «Это и определит общий колорит моей картины… Эти большие глаза, ласковые, сияющие. От них исходит умиротворяющий свет и нежность. А какая будет фигура? Как нарисовать лицо, волосы? Во что ее одеть?»
И он рисовал ее в персиковом платье с шалью, затем в бледно-розовой накидке. «Вот она появляется… Но где? В комнате, гостиной, в зале? Нет, не то, не то». И он стал ее рисовать в весеннем саду, в дымке тумана.
К концу дня вдохновение иссякло, огонь потух. Посмотрел на недорисованную картину и промолвил раздраженно вслух: «Дрянь необыкновенная». Сезанов снял недорисованную картину с мольберта и отправил ее в ссылку в самый темный и пыльный угол мастерской.
Вечером домой не возвращался, ужинал один в мастерской бутербродом с сыром и чаем. Можно бы и выпить, но вина не оказалось. Нашел только открытую бутылку водки, но водку он никогда не пил один. Ночевать остался здесь же, в мастерской. Уснуть не мог. Его мысли мельтешили, как снежинки за окном. Ветер усиливался, закружила вьюга. Засыпала снегом крыши домов, деревья, дорожки в сквере. «Выпал снег, бела земля в середине февраля» – переиначил Пушкина.
Поток воспоминаний уносил на берега возмужалой юности, когда он, возвратившись из армии, поступал в Академию. На творческий конкурс принес свои армейские рисунки – портреты сослуживцев, обветренные, огрубевшие лица, на которых больше бродили желания, но не мысли. Девочки над его портретами хихикали, особенно большеглазая блондинка Надежда. С этой сцены все и началось.
Ухаживал неумело, даже пыхтел от неловкости, когда не знал, что ответить на ее вопросы, часто колючие. Не любил, когда спрашивала об опере, любимых солистах. Отмалчивался. Но вскоре стал справляться с этой ролью рыцаря и уже не мыслил себя без ее сияющей улыбки, узенькой ножки в маленьких сапожках, скользящей легкой иронии. Просыпался среди ночи и думал о ней. Влюбился. Но любовь долго созревала, только на четвертом курсе они соединились. Начались мытарства с общежитием, квартирами. Все это не подбрасывало поленьев в костер их любви. Но она горела, не потухла. Горит до сих пор, пускай и нет в ней ярких вспышек пламени. Неужели, действительно, привычка свыше нам дана…?
Наконец Морфей взял его к себе и наградил снами. Во сне он улыбался, как в те далекие годы юности.
Проснулся от света за окном, белого, ровного, матового. Прильнул к окну, любовался мохнатыми деревьями, напоминающими белых медведей-великанов с огромными лапами. Вдруг щелкнул замок, и на пороге его мастерской появилась чудесная женщина в дымчатой норковой шубке. Ее шапочка, воротник, ресницы припорошил синий иней. Щёчки розовели от мороза, словно легкие облачка при восходе солнца. А глаза, глаза искрились, сияли каким-то нездешним светом. Полуоткрытая улыбка тоже светилась розовым огоньком. Сияла и грела, волновала… Это была его жена.
– Остановись мгновение, ты прекрасно! Не шевелись, стой здесь, Надежда, замри!
В течение нескольких минут он набросал ее сияющие глаза, припорошенные снегом ресницы, розовые щечки, которые вот-вот могли побледнеть, полураскрытый ротик, а главное – ее полуулыбку, таинственную, зовущую неведомо куда.
Несколько дней он работал до изнеможения – и картина была готова. Сезанов был ею доволен, сиял, как новый пятак, особенно когда стоял рядом со своим созданием. Жене законченную картину не показывал. Хотел удивить и не только.
Перед 8 Марта в Доме Художника готовили выставку с гипнотизирующим названием «Нетленная красота». Он отвез туда свою картину. Вернисаж открыл сам губернатор. Себя он считал знатоком живописи, так как его жена увлекалась рисованием и даже брала уроки у известного художника Иванова, который, впрочем, называл себя всегда Ивáновым.
Губернатор долго и нескладно говорил о роли современной женщины в обществе, особенно подчеркивал, что она хранительница семейного очага, который для русского менталитета – основная традиционная ценность. Эта мысль ему так понравилась, что он повторил ее дважды. Свою речь губернатор закончил заздравицей Вечной Женственности. Вспомнил Блока.
Начался осмотр выставки. Сезанов оказался в центре внимания. К его картине подходили и посетители и художники, поздравлялись, удивлялись, откуда возникло такое чудо. В его женщине было что-то от рафаэлевских мадонн, что-то от красавиц Гойи, Незнакомки Крамского. Но это что-то. С полотна, сюда в зал, сходила женщина нашего времени в модной шапочке, в замшевых сапожках на небольшом каблучке. Та женщина, которую мы ежедневно встречаем на улице, в парках, в метро. Но та ли? В ней было что-то необыкновенное, сиюминутное и вечное, нетленное.
– Сезанов себе новую Прекрасную Даму завел, – шутил доморощенный остряк Константин Денисов, любитель абсента и роскошных женских форм.
– Мечта поэта, – вторил ему Владимир Водкин, уже захмелевший за легким фуршетом. – Тебе хорошо, у тебя есть муза, а мы коротаем золотые деньки с нашими унылыми половинами.
Неожиданно в зал в дымчатой модной шубке с припорошенными снегом ресницами, розоватыми щёчками и искрящейся таинственной полуулыбкой вошла та женщина на полотне. Все на миг застыли: это была жена Сезанова.
Валерий Доманский
«Возлюбленный и чтимый русский народ, если труды» наши «окажутся достойными вашей милости, примите их с любовью» и ставьте лайки!
Делитесь данным информационным материалом в соцсетях и с друзьями. Будем признательны Вам за поддержку нашего проекта!
Подписывайтесь на самобытную идею канала «Осиянная Русь»!
Пусть струны Вашей души всегда будут настроены на ноты человечности!