Верстовые столбы в творчестве «больших» прозаиков – «большие» романы. Для поэтов, особенно поры «серебряного века», такую же роль стали играть сборники стихов. На страницах этих сборников, любовно составляемых самими авторами и внимательными редакторами (зачастую в сомнениях, спорах и даже ссорах), из россыпей образов и строк перед глазами чуткого читателя вдруг рождался цельный образ «лирического героя», и разрозненные, на первый взгляд, произведения приобретали форму пути – творческого, душевного, духовного.
Подборка «И ангелов я вопрошаю твоих…» Игоря Сунеровича Меламеда была опубликована в выпуске № 26 (266) от 11 сентября 2013 г. проекта «45-я параллель», всего за год до безвременной смерти поэта. Следовательно, у автора была возможность самостоятельно участвовать в составлении подборки (т.е. стихотворения, вошедшие в неё, их порядок, расположение – это некое обдуманное обращение автора к читателю), и именно она иллюстрирует душевное состояние, направление мысли и вектор духовного поиска, свойственные поэту в наиболее зрелую пору творчества.
ИСТОРИЯ СОЗДАНИЯ
Игорь Меламед, как это часто случается с переводчиками, – личность широко известная в узких кругах. Признайтесь честно, как часто вы заглядываете на форзац книжки зарубежного автора, чтобы узнать, кто переложил его произведение на доступный вам, читателям, язык? А ведь именно Меламедом была переведена книга «Лирические баллады и другие стихотворения» – первое издание совместного сборника Вордсворта и Кольриджа. Помимо поэтов озёрной школы, Меламед переводил таких классиков англоязычной литературы, как Джон Донн и Эдгар Алан По.
Однако, свою заметку я всё же решила посвятить не переводческим работам Игоря Сунеровича, но его поэтическому наследию. Почему же? А потому что стихи Игоря Меламеда – это поэзия поистине христианская: вдумчивая, немногословная, я бы сказала, «аскетичная» – как монашеская келья или, с оглядкой на биографию поэта, больничная палата. И, к сожалению, она оказалась незаслуженно забыта современным читателем.
Сложно говорить об «истории создания» в контексте стихотворного сборника, ведь в подборку «И ангелов я вопрошаю твоих…» оказались включены стихи, написанные поэтом в период с 1982 по 2013 год, то есть за 31 год творчества.
И всё же, при чтении этой подборки отчего-то не возникает ощущения, что перед тобой стихи, написанные с разницей в несколько лет, а зачастую – десятилетий. Творческий мир Игоря Меламеда кажется удивительно цельным. В его стихах прослеживается ряд повторяющихся образов: ночь, тьма (всё укрывающий чёрный цвет) и тут же ветер, приносящий с собой снег и память (белое, чистое), и далее – ангелов, Бога (свет немерцающий). Истоки возникновения этих образов в поэзии Меламеда я постараюсь рассмотреть в следующей части своей заметки, ведь для этого необходимо разобраться в истории внутренних поисков поэта, его ориентиров в области как литературы, так и духовной жизни, а также осветить трагические моменты его судьбы.
ОТНОШЕНИЯ АВТОРА К ВЕРЕ И БОГУ
Фактически Игорь крестился достаточно поздно, «земную жизнь пройдя до половины», а точнее сказать – две третьих жизни. Тогда, в 1999 году, он получил травму позвоночника (и ещё не знал, как сильно эта травма повлияет на него), проведать Игоря в больницу приехал старый друг – не только поэт, но и священник Константин Кравцов. Не иначе, как ведомый промыслом Божиим, отец Константин твердо настоял на том, чтобы Игорь крестился прямо там, в больничной палате, и на следующий же день. Позднее в одном из редких интервью Меламед скажет: «Крестившись, я, наверное, попросту «официально оформил» то, к чему шел давно (…) Я считал, что я недостоин креститься. Это был типичный интеллигентский комплекс, как я потом понял. А кто достоин? Недостоин никто. Апостолы — и те не были достойны».
Действительно, и в ранний период творчества стихотворения Игоря Меламеда отличались метафизической глубиной, вектор его внутреннего поиска, подгоняемый задаваемыми поэтом вопросами, уводил его далеко за границы земного мира. Возвращаясь к тому, о чем уже упоминала в начале: неслучайно Игорь Меламед переводил Джона Дона – пожалуй, главного «метафизика» мировой литературы. Разные «учителя» были у Игоря Меламеда в поэзии: это и ранний Иосиф Бродский (до эмиграции), Георгий Иванов, Владислав Ходасевич, Арсений Тарковский (с которым Игорь был знаком лично и очень дорожил их встречами в период своего обучения в ЛИ им. Горького), одним из главных образов того, каким должен быть поэт, Меламед считал Александра Блока.
Такую ночь, как враг, себе назначь.
Как враг, назначь, прими, как ангел падший,
где снег летит, опережая плач,
летит, как звук, от музыки отставший.
И тьма вокруг. И снег летит на вздох,
ни слухом не опознанный, ни взглядом.
В такую ночь бессилен даже Бог,
как путник, ослеплённый снегопадом.
(ср. с «Большой элегией Джону Донну» И. А. Бродского «Геенна спит и Рай прекрасный спит./Никто не выйдет в этот час из дому./ Господь уснул…»)
Однако, позволю себе заметить, что несмотря на свои литературные предпочтения, сам Меламед не отличался ни ироничностью Донна, ни периодически проскальзывающей заносчивостью Тарковского, ни подчеркнутой материальностью Бродского. Сплошные «не» да «ни» – словно бы поэт стремился убрать из своей речи всё лишнее, расчистить пространство для взгляда – обращенного сперва вовне, в одушевленный Космос, а затем рикошетом обратно – в самое сердце, к самому сокровенному.
Я не хочу сравнений — эта блажь
мне надоела — «как», «как будто», «точно».
Фальшивым блеском их не передашь,
как без тебя мне холодно и тошно.
И о тебе писать я не хочу:
«упала, как звезда на бездорожье»
и добавлять: «как лишнюю свечу,
задув меня…» — всё это будет ложью.
***
Возвращение к себе – это одна из сквозных тем в творчестве Игоря Меламеда. То и дело к нему приходят образы из прошлого, часто это мать или потерянная подруга. Словно Марсель Пруст, он пытается вернуть «утраченное» время: для Меламеда оно является таковым, даже если кажется, что провел он это время рядом с любимыми, полностью отдавая им своё сердце. Поэт особенно остро чувствует, что всякая земная близость несовершенна; искаженная первородным грехом природа человека создает некий зазор, пусть самый незначительный, но фрагменты не сходятся до конца – картинка рассыпается. Поэтому Меламед то и дело и «воскрешает» прошлое, в своих стихах создает причудливую мозаику из прошлого и настоящего, так, что становится сложно различить – что здесь реально, а что – призрачно.
В тёмном проёме так силуэт твой светел,
что и не надо мне никакого утра.
Раму из рук твоих вырывает ветер,
на подоконник мёрзлая сыплет пудра.
Вот за оледенелою крестовиной
ты по пустому воздуху водишь тряпкой…
– Игорчик, ты недавно болел ангиной,
в шарф запахнись и уши укрой под шапкой
Одно из первоочередных, нерушимых правил каждого литературоведа – отделять личность самого поэта от его «лирического героя». Так вот, в случае с Игорем Меламедом это правило едва ли применимо. Как точно замечает в статье «Поэт катастрофического сознания» Екатерина Иванова: «самая естественная реакция на его стихи — мгновенный и наивный отклик: забыть о метафорах и плакать в подушку, узнать адрес, позвонить, встретиться лицом к лицу». Это поразительно верно, в частности, для произведений позднего периода, когда особенно ощутимо в ритм стихотворения вмешивается прямолинейная физическая боль:
Наступает мутный вечер,
а за ним – ночная тьма.
Ад, наверное, не вечен.
Лишь бы не сойти с ума.
Ибо в это время суток
боль струится через край.
Боже, попадут ли в рай
потерявшие рассудок?..
Как было отмечено выше, поэт часто возвращается к прошлому, к образам погибших родных. Они для него совершенно реальны, потому что, по слову апостола и евангелиста Луки, «у Бога все живы». То есть, эти стихи Меламеда – не просто дань ушедшим, не только человеческая тоска по ним, но ожидание встречи за чертой земной жизни. Игорь Меламед ещё при жизни пытается заглянуть в мир вечности и научиться жить по его законам. Как известно, время – это лишь условность земной жизни, оттого поэт игнорирует его.
Удивительно и то, что всякое переживание духовного порядка, всякая молитва, всякое евангельское событие, воспринимается Меламедом так же реально, как те мучения, которые ему случилось пережить во время своей болезни.
За суетой мы часто забываем о том, насколько реальны события Священного Писания. Даже в преддверии самого большого христианского праздника – Пасхи, мы зачастую не ощущаем трепета перед происходящим, забываем о том, какой ужас испытали ученики Христа, когда осознали, что Бог – обретенный Бог – умер. Мы подобны человеку, который дремлет на службе, и машинально крестится, уже не различая слов и смысла песнопений.
Игорь Меламед, напротив, поражает своей духовной чуткостью. Он никогда не дремлет, даже тогда, когда из-за боли не может заснуть на своей больничной кровати, он вплетает в мозаику своего стихотворения Евангельские события, и даже на пике собственных страданий сопереживает Христу, оставленному в одиночестве Гефсиманской ночи:
Иоанн отвечает: мы ждем, –
но глаза его сонной тоскою
наливаются. А под Москвою
снег течет вперемешку с дождем.
И нельзя добудиться Петра –
словно камнем прижаты ресницы.
А во тьме подмосковной больницы
я и сам в забытьи до утра.
И в краю кривоногих олив
Ты стоишь у меня в изголовье,
смертный пот, перемешанный с кровью,
на иссохшую землю пролив.
Петр уснул, и уснул Иоанн.
Дождь течет вперемешку со снегом.
За Тобой не пойдут они следом –
застилает глаза им дурман.
И течет Гефсиманская ночь.
Ты один. И не в силах я тоже
ни спасти Тебя, Господи Боже,
ни бессонной любовью помочь.
Дарья Кислова
