От автора книг " Имперец" и "Я из СОБРа":
Недавно… Да что там недавно, - буквально на днях, в совершенно безобидной ситуации, упомянул про «командира и коммуниста». От волнений и эмоций знакомых, и не очень знакомых людей чуть весь снег в округе не растаял. Один, похоже сильно «репрессированный» долго ещё чвякал губами: ” КП SS, КП SS». Так ему этот каламбур из митингов про «Долой СССР» понравился, что с тех пор ничего более умного в голову не лезет. Прав он только в одном – существование СССР было неразрывно связано именно с КПСС. И умерли они вместе – как сиамские близнецы. И спасти СССР, даже схватив за ноги всех этих Ельциных и Шушкевичей, было не возможно. Вот про то, как я лично хоронил КПСС и расскажу.
Хотя нет, сначала, перепрыгнув на четыре с небольшим года вперёд, расскажу о другом. О том, как увидев улицы города Грозный после «весёлого» Нового 1995 года, покрытые ровным слоем человеческих тел, частично не целыми, в совсем не праздничных позах, мне очень хотелось задать очень важный вопрос тем, кто долго рассказывал нам – как нам мешает счастливо жить наша общая страна. И стоит только сбросить это ярмо в утиль истории, как двери земного рая откроются для всех желающих. Вот эти, лежащие там, слегка присыпанные снегом, не попали. Так вот, очень хотелось мне спросить: «Ну что, это и есть то, чему мешала нам наша бывшая страна?» И отдельный вопрос хотелось задать нашим великим военноначальникам: «Это та идеальная армия, которую вы обещали, когда скидывали ярмо идей общей страны для всех её народов?» Конечно, ни кому и ни чего я не задал. Хотя у рядовых пацанов, тех, кто со слов Паши Грачёва, радостно умирали в девятнадцать лет улыбаясь, конечно спрашивал: «Мы тут зачем?» Отвечали честно. Я для них был какой-то непонятный боец с непонятной винтовкой, такой же грязный, но «не прибитый». И если не брать во внимание ответы про месть за товарищей и чушь про захваченные наши земли, понимания целей этой войны не было практически ни у кого. А у некоторых и до сих пор не появилось.
Ну хватит о войне. Перейду к тому, о чём рассказать собирался. О том, как в конце сентября 1991 года поехал я в город Львов забирать учётные карточки членов своей партийной организации, а попал, по сути, на похороны КПСС (в моём, конечно же, понимании). Секретарём парторганизации я стал несколько месяцев назад, сразу после того как должность стала не штатной и не оплачиваемой. Коммунисты как-то сразу вспомнили, что есть у них «смелый и принципиальный», да и выбрали меня. В связи с тем, что комсомол пошёл по этому пути ещё раньше (а комсомольцы думали то же самое), то в моём лице полк получил практически партийно-комсомольского диктатора. Хорошо хоть особо наши «партейные» дела вышестоящие органы не интересовали и особо меня от должностных обязанностей не отвлекали. Так вот и дожили мы до звонка из политотдела спецчастей Краснознамённого Прикарпатского Военного округа: «Вячеслав, приедь, как будет время - но не затягивай, к нам. Забери учётные карточки коммунистов и раздай им на память…» И всё… Сказать, что время остановилось и мир перевернулся? Совсем даже нет. Шесть лет «предварительных ласк» сделали своё дело.
Развалившись в кресле туристического автобуса «Трускавец – Львов» я, несмотря на раннюю рань, совсем не собирался дремать, пытаясь дособирать отобранные слишком ранним пробуждением сны. Какая-то неправильная злоба охватила меня. Не христианская, сказал бы иначе. Вспомнил всё: и всю эту чушь про «всемирно-историческое значение» каких-то там абсолютно абсурдных решений, и про клятвы, ещё вчера советских генералов, о верности и «до последней капли крови», и про Славку Брускова(фамилия изменена). Славка был парень хороший, толстый и мне плохого ничего не сделал. Просто он был сыном секретаря Львовского то ли обкома, то ли горкома и служил исключительно поэтому. Меня он, как и многих других, тоже «курировал», но относился очень хорошо, видимо потому, что других орденоносцев в его кураторском окружении не было. Проверки моей работы мы проводили в основном в дрогобычских пивных или трускавецких кабаках. Несколько месяцев назад мне сообщили о том, что я первый на повышение и перевод в Германию. А платили в той Германии уже западными марками, причём один к одному, как восточными ранее. За ползарплаты можно было подержанный Опель купить. Но поехал Слава. Он же сын крупного партийного деятеля. И всё бы ничего, но Славян погорел на афёрах с этими самыми «подержанными Опелями» ещё раньше, чем в должность там вступил. Вот я и злился от этого глупого кадрового решения нашего политотдела. Еду я, значит, и закипаю всё больше. И сочиняю речь: громкую, убедительную и обличительную. Что бы прибить позором всех этих полканов трухлявых, разваливших порученное им дело (тут я преувеличил конечно).
Политотдел наш располагался на тихой улочке в особняке, огороженном красивой оградой, в историческом центре Львова. Ворвавшись на территорию, я как-то и не заметил сначала отсутствие обычного оживления и суеты уже на КПП. Да и КПП оказался пустым. И только пройдя, громко топая по коридору старого дома, я по звуку своих шагов понял, что жизнь ушла отсюда. Распахнув двери кабинета секретаря парткомиссии и уже набирая полные лёгкие воздуха, что бы начать «расстреливать» его своей неимоверно «смелой и правдивой» речью – набор воздуха я закончил на двадцати процентах от необходимого. За столом в полутёмном кабинете сидел совсем не тот грозный и всемогущий партийный руководитель, а печальный дедушка. Несмотря на тот же мундир, и те же атрибуты власти на рабочем столе – это был внезапно постаревший человек, напоминающий дедушку, которого сильно обидели внуки или, не дай бог, что-то с сыном случилось…
- Разрешшш.., - всё, что выдавилось из моего рта.
- Ааа, Славик! Заходи! Присядь, сейчас чаю попьём, - он действительно был, если не рад мне лично, то , как живому человеку – точно.
Я сел на самый ближний к нему стул, всё ещё собираясь рассказать свои обиды. Но он начал первым. Начал именно с того пункта, который и я наметил первым. Он не изобличал и не модулировал голосом, как собирался это делать я. Он просто говорил о том же просто своими словами – старого уставшего человека, обиженного на судьбу. И даже про Славку вспомнил и повинился, что даже рот не открыл против, хотя конечно – я же действительно был достоин. Так вот мы и сидели час-полтора. Я почти ни чего не отвечал в ответ, а уж про свои пафосные замыслы и не помышлял совсем. Потом вспомнил.
- Товарищ полковник! Надо же карточки забрать, да и назад. Я на целый день не планировал…
- Да, Славик. Иди Ирочку поищи. Она каждый день здесь, - он был уже не военный. Просто дедушка.
Ира была начальницей архива. Кипы папок с протоколами всевозможных активов, конференций, заседаний и хрен знает ещё чего, скопилось в её подвале за последние, страшно подумать, сколько лет. Документов времён борьбы с бандеровцами конечно же не было – там сроки предельные. Но периода конца шестидесятых – точно. Ира, сколько я её помнил, была девушкой весёлой и жизнерадостной. Начинала она с какого-то комсомольского инструктора. Очень красивая, одевавшаяся как настоящая львовская модница, немножко даже «через-чур» для такой организации. Мы с ней несколько раз были в каких-то, необходимых для работы конференций или активов, комиссиях, а пару раз сидели почти сутки в окружном избиркоме. Скажу честно – с ней не было скучно.
Нашёл я Ирину не сразу. Но какой-то суетливый майор, что-то собирающий в коробки в одном из кабинетов сказал: «Ира? Она во внутреннем дворе, архивы жжёт». Действительно, во дворе, под сенью вековых деревьев, пылал костёр. Ира, расстегнув до «дальше совсем нельзя» молнию на бедре своей модной юбки и в белой блузке с засученными рукавами, расстёгнутой так же до предела, тормошила лежащие в огромном костре папки с ещё вчера важными партийными решениями.
- Привет комсомольцам! – как можно жизнерадостнее приветствовал я её.
- Слава! Привет! Ты чего здесь? – Ира действительно обрадовалась.
- За карточками приехал. Коммунисты жаждут получить и спрятать. До лучших времён, - продолжал шутить я.
- Какие сознательные… Некоторые просто попросили спалить их, от греха подальше, - грустно сообщила Ира, - Слушай, помоги тюки с папками сюда перетащить, а то за эти дни грыжу себе наживу.
На улице было совсем тепло, и я сняв китель и рубашку и оставшись в тельняшке, перетащил из подвала с полгрузовика, наверное, этой партийной макулатуры. Пока я бодро изображал из себя биндюжника, Ирина в своём кабинете сварила кофе.
- Поднимайся сюда, попьём кофе, да покурим, - сказала она в открытое окно кабинета.
- Погода отличная. Давай сюда, - предложил я в ответ.
Потом подумав, сложил из «партийной истории» подобие кресел и стол. Затем забрав через открытое окно поднос с кофейником, чашками и прочими атрибутами настоящих кофеманов, поставил его на импровизированный стол под ветвями.
- Дай, что ли и мне папиросу, - я не курил в обычной жизни тогда, но сама процедура, особенно с кофе, мне нравилась, - Что говорят о перспективах работы?
- Говорят, что знать нас не знают. Это вам, в ваших «трускавцах» хорошо, - Ирина ответила с настоящей горечью в голосе, - Отец всё это не переживёт – вот беда.
- А кто у нас папа? – спросил я негромко.
- Папа – герой войны. Брал Львов. Потом дослужился до замнач разведуправления округа. Он меня и устраивал сюда когда-то. Я очень поздний ребёнок от второго брака.
- Ну, что такого совсем трагичного..? – начал было я.
- Всё, Слава трагично, - лицо вечно весёлой «комсомолки» стало невероятно печальным, - рухнет всё и станет прошлым и чужим.
Я осознавал эту сложно высказанную мысль, а Ира продолжила: - Разве ты не замечаешь, что предательство становится ежедневной нормой?
И вдруг я увидел слёзы. Похоже она носила эти несколько слов уже давно.
- Я хожу в этом пустом дворе уже неделю одна. Таскаю эти пачки бумаг, жгу их, смотрю на разбегающихся коллег, спешащих пристроиться в Округ. И слушаю истории нашего генсека, - это она про дедушку-секретаря парткомиссии. Бывшей…
Я поглядел на часы, потом на Ирину. Потом вдруг понял, что это мой последний визит сюда и то, что время обеда почти наступило, а я ещё не завтракал.
- Коньяк будешь? – неожиданно возникшая фраза опередила мозг.
- С кофе?
- Нет. С обедом. С шикарным обедом! Здесь под этими липами. Будет поминать партию. Весело и вкусно!
- А обед откуда возьмётся? – похоже я удивил девушку по настоящему.
- Обед из ресторана. Через час буду.
Через час, уютно расположившись в креслах из бумаг партийного архива, мы кушали львiвски ковбаски с печеною картоплей, пляцки с самыми разными начинками и пили шикарный ужгородский коньяк. Иногда ветер слегка менял направление и дым от сгорающих постановлений партийных конференций не очень сильно раздражал нам глаза, и они чуть-чуть слезились. Мы с Ириной похоронили свою, «внутреннюю», КПСС и прощались с ней этим тёплым осенним днём 1991 года. Когда через три месяца Горбачёв сказал о смерти нашей общей страны, нам было уже всё равно. Новостью это не стало…
Вячеслав Клепиков