Деревенька моя, в которой я восемь лет назад купила старый маленький домик под дачу, оказалась вовсе не деревенькой, а старинным селом, хотя теперь от реки вверх на небольшой пригорок тянется одна улица по дюжине домов с каждой стороны.
-Мы-то были барскими, а вот соседнее Урусобино - монастырские, - рассказывали мне старожилки, которые сроду никогда никамими барскими и не были, поскольку барские давно уж померли и спокойно спали на местном погосте.
Русскому человеку, тем более деревенскому, рожденному на земле, ею взлелеянному и вскормленному, отдавшему ей, земле, все силы, всю жизнь, никак нельзя быть ничейным. А теперь он - ничейный, никому не нужный и не интересный
Вот мои бабульки, даже не с материнских, а , скорее, бабушкиных слов и заявляют: -Барские мы были! Т. е., хозяин и отец-заступник был, а то и теперь слова услышит и заступит...
И погост настоящий был и есть ( с трех сел окрестных усопших свозили), поскольку на берегу реки на круглом невысоком взгорке красовался белоснежный в два этажа ( каких не было в округе) храм с высокой колокольней, сооруженной в 18 веке. И службы в нем справляли аж до 1939 года.
А после войны взяли и сломали, хотя до этого в нем и склад был, и мельница.
-Зачем? - спросила я у своих рассказчиков.
-Да кирпич был нужен для постройки коровников. Хотя то, что разломали, только на бут и пошло. Объясняю, на бут, это значит, в фундамент. Поскольку храм трудно и нехотя разваливался на куски, выковырнуть кирпичи из которых не было н икакой возможности, мужики вначале старались, матерились, а потом взяли и закопали храмовые останки в землю.
Собственно, сейчас совсем не об этом собиралась рассказать. Но, поскольку каждые наши вечерние посиделки, хоть как-то касались местного разрушенного храма, то и мой рассказ не обошелся без него.
Сейчас в нашем селе две старожилки: Нинка и Таечка. Обеим за 70. Нинка постарше. И хотя, даже мне, пятидесятилетней, неудобно называть ее Нинкой, Нинка она и есть. Чуть косоглазая, с копной уже седых, но все еще буйных кудрей, упрямо выскакивающих из-под любого платка, коренастая, сохранившая молодую упругость в немолодых уже ногах. Нинка!
За глаза мы и звали ее Нинкой ( Да, вот Нинка заходила! Это Нинка принесла.) Очно-же обращались: -Нина! И хоть годилась она нам в матери, язык не поворачивался назвать ее тетей Н иной. А отчество ее в деревне ( если кто и помнил) никогда не произносилось. Не нужно было оно ей, навечно оставшейся Нинкой.
Второй была Таечка. Ей этой весной стукнуло семьдесят. Но она не стала не тетей, не бабой. Осталась... Таечкой. Невысокой и стройной с ярким взором синих, в отца, глаз. Печать прожитых лет легла только на руки Таечки, сделав пальцы заскорузлыми, неестественно толстыми и неуклюжими. Но она и не стеснялась их, неловко расставляя чашки на блюдца для вечернего чаепития. Женщина была естественна с молодыми живыми глазами и уставшими руками.
... Т ак вот сегодня. Мы пили вечерний чай вдвоем с Таечкой. Нинка не пришла: пилили дрова с сыном. Я любила такие посиделки вдвоем только с Таечкой. Нинка все время перебивала, что-то вспоминая, вскрикивала, вставляла свое : так что разговору-беседы не получалось.
А теперь случилось. И Таечка рассказала мне о свадьбе матери. С живых слов... Такая давняя история... Хочу рассказать и вам...
Маму Таечкину звали Натальей и проживала она в отчем доме в Иваньково, что километров в пятнадцати от нашего Санково. Девицей слыла строгой, умелой, всем домашним женским делам обученной. Кроме того, красавица! Глаза большущие, жгучие, карие держала долу. А уж как ресницы вскинет!.
. До восемнадцати годов со двора отцовского не хаживала, не женихалася. И вот как-то мать позвала ее в горницу:
-Наталья! - серьезные и властные нотки во всегда ласковом голосе матери заставили девушку вздрогнуть
-Садись! Сосватали тебя, девонька! За Тимофея. В Санково. Сельцо-то какое хорошее да красивое! Улочка пряменько на взгорок взбирается. Храм там!!! Да семейство богатое: две лошади и четыпе коровы!
-И все это на мои плечи ляжет! - девушка больше про скотину услышала, чем про жениха. Потом:
-А Тимофей, он какой? Ты его хоть видела?
- Как же! - мать затараторила, -Сродственник наш. Тетке Устинье - внучатый племянник. Жених хорош!!! Отец уж сильно обрадовался, что к нам посватались. Велел тебе платье к венцу наилучшее справить. В воскресенье в Суздаль поедем, лошадей нам дает!
Поехали, нежно-розового атласу платье у портнихи заказали. Свадьбу назначили на Покров. Все дни, вернее ночи, Наталья пыталась представить себе жениха. Не выходило... А так? Высокий? Красивый? Добрый? Полюбит? Нет?..
Работы прибавилось. Мать заставила перебить перину и подушки, перетрясти одеяла и платья, натереть до блеску самовар и шесть чашек. Сделали все.
Год 1921 был на календаре. Отец без венчанья дочь не отдавал. И, Слава Богу, в Санково службы справляли.
Осень была сухой и дороги не разбила, не раскислила. Поехали на телегах со всем скарбом невестиным. Наталья была хороша! ... В селе народ бежал к церкви: венчанье смотреть.
- Как невеста?
- Хороша! Как царица! - отвечали те, кто уж успел увидеть.
Отец повел невесту. До Алтаря!.. До жениха!..
Взглянула... Эту синь в глазах... Полюбила и передала дочерям. А сыны рождались кареглазыми. И она вошла в семью. Новую, но ставшую родной навек. Вошла... Тринадцатой... По счету. Их, Лаповых, до нее уже было двенадцать.
-Тринадцатая...
Не знаю, можно ли с такого рассказика начинать писать про то, как я из городского жителя превратилась в настоящего деревенского и как полюбила это самое сельцо. Как живём мы здесь теперь.
Рассказик был написан под первым впечатлением и от села, и от его жителей несколько лет назад.