В других «живописных новеллах» Прянишникова проявились его сатирические наклонности. И здесь мы видим его близость уже к литературным произведениям Антона Павловича Чехова.
Вообще судьбы Прянишникова и Чехова были во многом близки. Илларион Прянишников вырос в семье небогатого провинциального торговца, Антон Чехов – внук крепостного, сын мелкого таганрогского купца. В детстве оба, и Прянишников, и Чехов, вопреки собственному желанию должны были постигать все премудрости многочисленных обязанностей мальчика из лавки. Антон – в лавке отца, Илларион – у чаеторговца Волкова, к которому его определили «в науку». Но обоим судьбой суждено было пойти не по коммерческой части, а проложить яркие, самобытные пути в большом искусстве.
« Чтение письма в мелочной лавке ». Молодая женщина, видимо, нашедшая место прислуги в городе, получила весточку от родных из деревни и, не зная грамоты, пришла в лавку просить хозяина прочитать ей письмо. Картина строится на контрастах между важным апломбом лавочника, снисходительно вникающего в деревенские вести, праздным любопытством ухмыляющегося приказчика и трепетным волнением героини, для которой за нескладными строками письма встает целая жизнь, до боли близкая и понятная. Чеховский рассказ «На святках» – словно попытка воссоздать предысторию ситуации, изображенной Прянишниковым. Героиня рассказа Василиса пришла к Егору, брату трактирщика, с просьбой написать письмо дочери, уехавшей из деревни в город с мужем, получившим место швейцара. Василисе столько хотелось бы поведать дочери – и о том, как она стосковалась в разлуке, и о своих деревенских бедах. Но Егору некогда ждать, пока Василиса соберется с мыслями, и он лихо строчит что попало, полагая, что лучше знает, как и что писать. В рассказе Чехова – тот же психологический контраст. Егор – это «сама пошлость, грубая, надменная, непобедимая, гордая тем, что она родилась и выросла в трактире». Не находящая от волнения слов Василиса «стояла перед ним, задумавшись, с выражением заботы и скорби на лице». Точно так же стоит героиня картины Прянишникова перед важным, самодовольным лавочником; и мы сочувствуем обеим женщинам.
Картина И. Прянишникова «На тяге» изображает нетерпеливое, страстное ожидание охотника, который застыл среди голого весеннего леса с не сошедшим ещё снегом и, подняв голову, чутко прислушивается, не раздастся ли долгожданный шум крыльев. Этой картине созвучен чеховский рассказ «Рано!». Герои рассказа идут в лес даже без ружья, заложенного в трактире, лишь бы только постоять на тяге: «Слюнка и Рябов, осторожно шлепая по талому снегу и увязая в грязи, проходят по краю леса шагов двести и останавливаются. Лица их выражают испуг и ожидание чего-то страшного, необыкновенного. Они стоят как вкопанные, молчат, не шевелятся, и руки их постепенно принимают такое положение, как будто они держат ружья со взведенными курками».
Прянишников и Чехов, хорошо знакомые с миром «маленьких людей», в своих произведениях сосредотачивали внимание не на житейских невзгодах героев, как это было распространено в искусстве начала и середины XIX века, а на разнообразии человеческих индивидуальностей, неповторимости характеров и темпераментов. Оказалось, что у этих «маленьких людей», на которых солидная публика привыкла смотреть свысока, если не с презрением, то со снисходительной жалостью, тоже есть сильные чувства, есть свои увлечения, доходящие до страстного азарта, до полного самозабвения.
«Охота пуще неволи» – так назвал Прянишников одну из своих картин. На городской окраине по колено в мутной, мелкой речушке стоит человек в потрепанной одежонке, сосредоточенно насаживая наживку на рыболовный крючок. День выдался пасмурный и ненастный. Рыболов зябко съежился в холодной воде. Но этому человеку важен даже не улов, а сам процесс ужения, всецело его захвативший, ставший для него каким-то священным ритуалом, наполняющим его душу торжественной значительностью. Со стороны такая сцена может показаться нелепой и комичной, но мягкая, всепонимающая ирония художника заставляет зрителя проникнуться сочувствием к этой неуемной, безоглядной рыболовной страсти.
Такова же манера повествования в чеховском рассказе «Он понял!». Читатель, как и барин Волчков, начинает понимать неудержимый охотничий азарт «маленького сутуловатого мужичонки» в «донельзя изношенных, заплатанных штанах», со смешным самодельным ружьишком. Мужичонка с дрожью в голосе поясняет, что нарушил закон об охоте не ради добычи, а «от тоски»: «Тянет да и тянет на охоту, хоть ты тресни тут... А по моему глупому предположению, как я это дело понимаю, это не баловство, а болесть... Всё одно, как запой... Ты не хочешь, а тебя за душу тянет».
Перекликаются между собой чеховский рассказ «Анюта» и картина Прянишникова «В мастерской художника». Героиня Чехова Анюта, молодая женщина с кроткими глазами, безропотно выполняет роль «наглядного пособия» для Клочкова, студента-медика, готовящегося к экзамену. Она с такой любовью и самоотвержением заботится о Клочкове, настолько преисполнена сознанием важности его дела, что готова бесконечно стоять перед ним с прорисованными угольком на теле ребрами, не жалуясь на стужу дешевого меблированного номера, в котором они живут.
Полотно Прянишникова – словно продолжение рассказа об Анюте, которая так же терпеливо позирует художнику в такой же холодной комнате и только на минуту осмеливается приблизиться к маленькой железной печурке, в которую художник торопливо, не выпуская палитры из рук, подкладывает дрова. Даже чеховская деталь – шерстяной платок, который набрасывает на обнаженные плечи Анюта, – сохранена у Прянишникова.
Эскиз «В провинции» очень напоминает ранний чеховский рассказ «Тоска». Возможно, искания Чехова, младшего современника Прянишникова, не прошли не замеченными для художника и оказали какое-то воздействие на его творчество.
В последней чеховской пьесе «Вишневый сад» (1903) появятся герои, уже знакомые по полотну Прянишникова «Жестокие романсы» (1881). Эта картина впервые выставлялась на 9-й Передвижной выставке 1881 года. Выставка не прошла мимо внимания Чехова. В чеховских «Осколках московской жизни» за 1884 год есть отзыв о картинах В. М. Васнецова, которые экспонировались на этой выставке в Москве. При взгляде на эту картину вспоминается чеховский конторщик Епиходов, который, стремясь завоевать симпатии горничной Дуняши, распевает под гитару жестокий романс, и вторящий ему лакей Яша, рисующийся перед Дуняшей своим «европейским» лоском. А поза и выражение лица героя Прянишникова, чем-то отдаленно напоминающего завывающую собаку, вызывают в зрителе чувство, сходное с высказываниями чеховской Шарлотты: «Ужасно поют эти люди... фуй. Как шакалы». Замешательство смущенной героини с картины Прянишникова сродни поведению Дуняши, которая, копируя «благородных господ» в одежде и в манерах, от малейшего волнения готова упасть в обморок.
В 1880-90-е годы Прянишников работал и над масштабными полотнами, изображавшими многоликую народную массу и позволявшими объединить в общем действии различные типы и характеры русской деревни: «Спасов день на Севере», «Общий жертвенный котёл в престольный праздник», «Крестный ход» и др.
Илларион Михайлович хорошо изобразил и детскую тему.
С 1873 года практически до конца жизни мастер преподавал в Московском училище живописи, ваяния и зодчества. Его учениками были Архипов, Бакшеев, Богданов-Бельский, Бялыницкий-Бируля, Жуковский, Иванов, Касаткин, Корин, Коровин, Лебедев, Малютин, Степанов и многие другие. Константин Коровин вспоминал о своем отношении к «высокому, худому, со светлыми соколиными глазами» учителю: «Не жалуешь и не надо, ну и ничего, а любил я его всей душой и считал талантливейшим человеком... Это был мужчина, это был честнейший человек, человек свободы и силы... Он понимал характер русской жизни и русского типа как редкий художник».
Портреты И. М. Прянишникова
Севастопольская тема
