На старом кладбище было тихо. Солнечный свет скользил по листьям деревьев, прикрывающим от неба кресты и памятники. И от этого кладбище выглядело на удивление спокойным, умиротворённым. Казалось застывшим в ожидании. Лица на фотографиях и барельефы на памятниках выглядели живыми. Новомодные плачущие ангелы, словно молились на старенькие, покосившиеся кресты. Почему-то неуместными казались понатыканные всюду ужасные искусственные цветы. Зачем они здесь? Для чего они умершим?
На заброшенной могилке, о наличие которой свидетельствовал только старенький металлический крест, с табличкой вместо фотографии, цветы были старые, выцветшие, их давно никто не обновлял... И я поняла, зачем эти самые цветы нужны... Живые не должны забывать ушедших. Люди говорят: «Человек жив, пока о нём помнят». Захиреет могилка, придут мужики с лопатами уберут покосившийся крест, вырубят сирень, почистят и отдадут место другим. Потому и ставят сердобольные бабушки на Пасху цветочки на чужие могилки, сыплют пшено, оставляют конфетки. Поминают. Берегут, как умеют. Ведь был же человек. Какой? Одному богу судить. Да судить не нам. Я пообещала себе, что в следующий раз захвачу цветы и для этой могилы.
Я толкнула калитку в знакомой оградке. Тишина стала ещё ощутимей. Потому что я знала, здесь мне никто не ответит, как бы я не кричала.
Я не была у родных могил почти год. Да, так долго, но на то были причины. И вот приехала за много километров, чтобы рассказать почему. Я провела рукой по нагретому солнцем мрамору, он отозвался тёплым прикосновением. На глаза навернулись слёзы...
Мы все думаем, что мама будет всегда… Нет, мы конечно же знаем, что люди не вечны. Но мама… Всё мы в сердце уверенны, что мама будет вечно, как в той старой песенке. Как же иначе? Ведь мама это тот человек, что привёл нас в этот мир. Мама была и будет… Мы сердимся по мелочам, забывая, что на маму обижаться нельзя, даже если она и в тридцать лет заставляет нас носить шапку, когда похолодает, и даёт неуместные советы. А потом теряем… И вот тогда понимаем, какое это счастье, когда в тридцать лет кто-то напоминает тебе про шапку. Потому что когда уходит мама, этого уже никто не сделает.
Когда умирают родители, ты становишься похож на воздушный шарик. Только твой полёт – это не лёгкость, это не свобода, это оторванность от всего. Нет рук, которые держали, поддерживали, любили. И ты вот-вот готов лопнуть от боли. Нужно, чтобы кто-то поймал тебя за нить, отпущенную любящей рукой. И тогда ты приходишь на кладбище, касаешься нагретого солнцем мрамора и плачешь. А потом говоришь, говоришь, обещаешь вернуться, рассказать, как ты в этом мире живёшь. Хотя знаешь, что они в курсе, они рядом. Но мы так устроены, что веры мало, памяти мало, нужно что-то, к чему можно прикоснуться.
Я стояла и говорила, говорила, всякую ерунду, не зная уже, сколько прошло времени, не в силах уйти. Время здесь ничего не значит и всё это чушь, что оно будто бы лечит. И тут над кладбищем поплыл совершенно не свойственный этому месту звук. Звонкий и чистый, как голос самой жизни. Это кричал мой маленький сын, который остался ждать у ограды кладбища, под присмотром папы. Проснулся и испугался, что меня нет рядом. Он кричал так громко, словно боялся, что я уже не вернусь из этого места.
Уже в машине, успокаивая его, я думала, как бы было хорошо, если бы в жизни было устроено так, чтобы каждая мама могла вернуться, услышав плачь своего ребёнка...