Прасковья сидела у гроба мужа и думала, как так получилось, что из приветливого, веселого мужика он превратился в алчного, беспощадного монстра? А все это деньги, богатство, что вконец и сгубило его! Ох, надо бы поплакать, а то народ-то, что подумает! Но слез не было, выплакала их за последние годы. Да и люди видели, как они жили! Выгнал он их на улицу, говорил, что слишком много расходов на них. Детей не пожалел. А куда она с ними? Поехала в соседнее село, выделили им домик-развалюху на краю села. Мало-мальски отремонтировала ее, где подмазала, где щели позатыкала, а все равно сквознячок по полу шел. Так и жили последние два года. Председатель обещал дом получше выделить, а тут такое… помер мой Митрофан. Прибежала Грунька соседка и с порога выпалила:
- Слышь, Пана, твой-то помер вчерась. Прилетел, как сумашедший на своем Гоголе и в дом, а там такое началось! Ревел, как раненый ведмедь, начал все крушить, а потом затих. Утром только соседи почуяли, что неладно что-то у него. Корова ревела в стайке, кобелина его выл и рвался с цепи. В окна глядели-глядели, да что там увидишь-то из-за занавесок! Вызвал председатель участкового, он и взломал дверь, а там… слышь-ка твой лежит посередь горницы, а вокруг чугунки с медяками рассыпанными. Денеги, говорят, большие были, еще из подполья много чугунков тяжеленных подымали, крышки болтами прикручены! Да кому они сейчас нужны? Слышала ведь, что кака-то реформа денежна была. Он, наверное, думал, что мелочь менять не будут… вот и не выдержало сердце-то, разорвало. А еще корова-то у твово в стайке на цепях стояла, видать боялся, что уведут…
На поминках народ потихоньку меж собой разговаривал о том, что как Митрофан стал в должности, так и изменился, ни перед чем не останавливался. Налоги собирал не только мясом, яйцом, но и предлагал тем, у кого нечем было платить, отдавать хорошие вещи в счет налога. Вещи-то дорогие, а налоги копеешные, этим он и наживался.
Прасковья сидела и невольно вспоминала, как он, уходя на работу, оставлял отпечаток своей пятерни на муке в мешке, чтобы лишнего не брала, ставил на стол скисшую сметану, сухари, а амбар замыкал на ключ, который был всегда с ним. Ничего светлого не осталось в памяти, стерлось все.
Она не стала возвращаться в опустевший дом, только забрала корову, сундук свой из девичьего приданного и осталась жить в том селе, где ее с детьми приютили добрые люди.
Шел 1961 год…