▫️Ольга Корзова — уроженка и жительница села Корякино Плесецкого района Архангельской области, сельский учитель, поэт, прозаик, публицист, защитница родного края.
▫️Ольга Владимировна родилась в семье сельских учителей — шестой, самой младшей. Главные уроки, полученные от родителей, — уроки любви, служения, памяти. Любви — к людям, к родной северной земле, к огромной России. Служения — то есть работы не за страх, а за совесть. Памяти — сохранения всего духовного, нравственного, культурного наследства предков, лежащих в этой земле…
▫️Но как сохранить хотя бы что-то, если села вымирают одно за другим?.. Если все то, что составляло лицо Русского Севера, — характер, язык, традиции, ремесла, домашний уклад, семейные истории — навсегда уже, кажется, ушло в прошлое? И как передать хоть что-то следующему поколению, если даже школу, в которой Ольга Владимировна проработала 29 лет, закрыли за отсутствием детей?
▫️Ольгу Корзову можно было бы назвать плакальщицей Русского Севера, если бы в ее стихах не жило то, что выше плача, сильнее боли; если бы с ее страданием не перекликалась радость — радость цветку, синице, котенку, дождю, снегу, весне, половодью, детскому взгляду…
▫️Каждый настоящий поэт — да необязательно поэт, просто настоящий человек — это своего рода послание, письмо, которое должны получить и прочитать другие люди. Если письмо пишется, значит, адресаты есть. Услышать друг друга — это уже связь, это уже начало победы над злом, которое хочет, прежде всего, нас разобщить. Отчаяние отступает, когда понимаешь, что каждый из нас — именно каждый — послан на эту Землю и в эту эпоху не просто так, а для чего-то и для кого-то; что все мы, по сути, существуем друг для друга и ради Отечества в самом глубинном, духовном понимании этого слова.
▪️▪️▪️
По утрам тяжелеют обычные вещи,
даже чашку из шкафа с трудом достаю.
И оборванный сон представляется вещим,
и качается мир,
и стоит на краю.
Это жизнь. Это вечное преодоленье.
Я огонь разжигаю в печи,
и во мне
от живого тепла разбегаются тени,
поднимается день,
будто тесто в квашне,
Набухает, ползёт
и становится хлебом
под моими руками,
привычно обмят.
И крошу, и ломаю его на потребу,
а к полуночи охну —
он был или не был? —
но плывёт над землёю его аромат.
▪️Кузнечик
Я этим летом радостно живу,
единым днём, как раньше не умела.
Бросаюсь за кузнечиком в траву,
в малинник забираюсь то и дело.
Прости меня, любимый старый дом!
Едва ли разберу твои завалы,
беседуя с весёлым воробьём
и замирая над цветочком алым.
Ленивица, мотовка тёплых дней,
счастливая, в песчинках вся, под вечер
иду домой, а на двери моей
сидит горчичный маленький кузнечик.
▪️▪️▪️
О Тихоне земля смиряет ход,
задрёмывают травы и овраги,
и птица звонко петь перестаёт,
и слово медлит вызреть на бумаге.
К макушке лета тянется июнь,
но шар затих, бока на солнце грея.
На одуванчик ночи белой дунь,
не то застынет время, как в музее.
Пусть шевельнётся, двинувшись вперёд,
гонясь за улетающим рассветом.
Земля пойдёт — и человек пойдёт
дышать июльским воздухом, согретым
желанной сенокосною порой,
где звон косы на дальних перелогах
сливается с вечернею зарёй
и ставят стог, как будто славят Бога.
▪️Выборы в закрытом сельсовете
Мы живём, под собою не чуя страны…
О. Мандельштам
На руинах моей деревенской страны,
Где почти не рождаются дети,
Где пустынны дома, а погосты — полны,
Где живёшь, словно в чём виноват без вины, —
Глядь, в закрытом навек сельсовете
На день отперты двери — входи, добрый люд,
Изъявляй свою вольную волю.
И приходят, как будто за счастьем идут,
И бумажку торжественно в урну кладут —
Да бумажкой не вспашется поле.
А напротив — с весны опустевший сельмаг,
Чуть подальше — забытая школа.
Так во что же ты веруешь, Ванька-дурак?
Восстановят, исправят? — Да как бы не так!
Лучше выпьем вина ли, рассола,
Да с котомкой по свету — удел свой искать,
В тридевятое царство, подале
От снегов, от земли, что была нам как мать,
Пока в гроб мы её не вогнали…
▪️О коньках-горбунках
1. Устала, хлопот под завязку,
цепляется сон за тетрадь.
Какую волшебную сказку
могла бы тебе написать?
Историй о принцах и кладах
рассказано было с лихвой,
о яблоках райского сада,
о мёртвой воде и живой.
Стою в опустевшем загоне,
уходит земля из-под ног,
и тычется мордой в ладони
печальный седой горбунок.
2. Одуванчики раскрылись,
тянут к солнышку ладони.
Над травой высокой скачут,
вьются сказочные кони.
У коней чудные спины
и диковинные крылья.
Говоришь, они исчезнут
через день и станут пылью?
3. Видишь, как скачут они над лужком?
Прыгни, и станешь весёлым коньком!
Помнишь, как в детстве, бывало,
ветер тебя отрывал от земли,
и облака вровень с крыльями шли.
…Жаль, что недолго и мало.
Чуть повзрослеешь — и кончен полёт.
Сердится ветер, летать не даёт —
разве взлетишь в одиночку?
Пальцем грозит, а порой кулаком:
мол, никогда ты не будешь коньком,
станешь бескрылым, и точка.
4. Увозили Женьку-горбунка
от его столетних самоваров,
от реки, бегущей вдоль лужка,
от избы, совсем ещё не старой.
Сам он постарел и занемог.
да и горб сильней давил на плечи.
Инвалиду, если одинок,
всё вдвойне. А тут зима и печи…
Увозили от скорбей и ран,
от забот, великих или малых.
Говорили, что племяш Иван
каялся и плакал запоздало.
Видно, будоражило вино,
отворяя голос задушевный.
Увезли, и на душе темно.
Тает, уменьшается деревня…
▪️▪️▪️
Затерялся в снегах домик мой
в междуречье Чурьеги с Кеной,
и гудят провода над землёй,
словно нет никого во Вселенной.
Только ветер, широкий, шальной,
упоённый простором и волей,
над столетием, и над страной,
и над русским заброшенным полем.
Белой змейкой летит по двору,
сыплет холодом в самую душу…
И сестре я звоню поутру —
человеческий голос послушать.
▪️▪️▪️
Заснеженным лугом иду не спеша,
и мёрзнет во мне, и болеет душа,
и в сумерках тает дорога.
Здесь раньше ругались за каждую пядь,
а нынче и стога нигде не видать.
Луга без единого стога…
Репейник хватает меня за рукав:
«Зачем ты бредёшь между высохших трав?
Зачем не даёшь нам покоя?»
Разжав его пальцы, спускаюсь к реке,
с немою тоской постоять на песке,
но скрылся песок под водою.
И стынет — не может застынуть река,
и грозно глядят на меня облака,
повиснув над полем вчерашним.
Лучиной сгорают деревни во мгле.
Мы лишние люди на лишней земле.
И горько, и больно, и страшно…
▪️▪️▪️
Человеческое древо
Истончается вокруг.
Были ветки справа, слева —
Ничего не стало вдруг.
Без единого побега,
Ствол, ушедший в облака,
Молча ждёт зимы и снега,
И покоя — на века.
▪️▪️▪️
Обижаюсь, услышав,
что реки — маленькие,
деревушки — невзрачные,
край — заброшенный.
Для меня каждый цветик —
цветочек аленький,
и о каждой травинке грущу
нескошенной.
И дома называю
хозяев именем,
пусть дымок
не над каждою крышей
тянется.
А весною стою
над морями синими.
Кена, Чурьега, Сондола —
все красавицы.
А когда повезут —
будет день —
дорогами
в наволоцкий край,
моё пристанище,
мимо серых поженок
с перелогами…
Нет, не мимо! —
Со мною они останутся
навсегда…
▪️Лампа
Ночник материнский и лампу отцову
в субботу зажгу я опять.
Их свет — точно отблеск далёкого слова,
которого не разобрать,
пока не послышался звук из заречья,
пока на другом берегу
хромой перевозчик с котомкой заплечной
устало стоит на снегу.
Пока он цигарку свою не потушит,
пока не откроет замка
и ржавой тоской громыхнёт в мою душу
старинная цепь челнока,
пока я люблю, вспоминаю и плачу,
пока ожидаю восход,
помедли, весло, потому что иначе
кто лампы в субботу зажжёт?
▪️Возвращение
Хрупкий ваш мир я ничем не нарушу,
просто вернусь в свой заброшенный скит.
Буду лечить там бессмертную душу.
Странно: бессмертна, а всё же болит…
Долго болит от укола любого,
пуще всего — от твоей нелюбви.
Вылечить можно единственным словом,
только слова облетели твои,
сжались, померкли, становятся пылью,
горькой, надсадною, вязкой, как дым.
Знаю: былое покроется былью
и порастёт — не одним, так другим.
Ведаю: лечит и время, и дело,
если заполниться им за края.
…В горенке тихой сижу онемело,
в доме своём, а сама — не своя.
▪️От младенчества до старости
От младенчества до старости
было велено пчеле,
день за днём блуждая в зарослях,
мёд искать по всей земле:
на лугах, в траве некошеной —
(ох, и сладок травостой!), —
на полях, где тенью прошлого
чахнет колос золотой.
Затравела-замуравела
вся округа до небес.
Богатырскою заставою
поднялся на пожнях лес.
Не добраться в тридевятое,
не найти путей-дорог.
Спи, царевна русопятая! —
Не поможет и клубок.
Только память неуёмная —
хвать! — и высветит до слёз
потаённое, укромное —
лето, детство, сенокос…
Раскосив гнездо пчелиное,
братья, дымом из земли
пчёл прогнавши, соты вынули
и опять косить пошли.
Слаще нету мёда дикого,
но гляжу на чёрный рой.
У пригорка с земляникою
над разрытою норой
кружит, кружит… Делать нечего —
улетает. Над золой
остаюсь одна до вечера
грустной маленькой пчелой.
Иногда теперь мне кажется,
что возмездья пробил час,
со старинных наших пажитей
жизнь выкуривает нас.
А во тьме взгляну на улицу —
от тепла и до тепла
у озябших окон трудится,
вьётся белая пчела.
🗞️Журнал «Православие и современность» № 45 (61)
✒️Ольга Корзова, Подготовила Марина Бирюкова