Данное восприятие Ахундова обычно выносится через призму его знаменитого труда “Три письма индийского принца Кемал-уд-Довле к персидскому принцу Джелал-уд-Довле и ответ на них сего последнего”, составленного автором на азербайджанском языке и им же переведенного на русский и персидский. Безусловно, отвергать насмешку писателя над рядом аятов, просто-напросто, неисторично.
Другое дело, что, по субъективному убеждению автора, выдергивание и “экспонирование” отдельных цитат из Ахундова в этом направлении, вне общего контекста излагаемого им (его мировоззрения), представляется неполноценным (не цельным) для оценки взглядов маститого мыслителя как однозначно антиисламских. Попытки анализа общей канвы его произведений свидетельствуют о такой реакции (в ряде случаев) ученого, вследствие, скажем, догматического (не творческого) подхода к положениям Ислама со стороны духовенства. Т.е. Ахундов, все же, в большей степени критиковал наслоения в религии, искусственно преподносимые муллами чуть ли не основой веры.
Тонкость в том, что он воспринимал религию как бы изнутри, приобщившись к Исламу с детства. Давайте обратим внимание на вехи его биографии, предоставляемые практически всеми ресурсами, затрагивающими жизнедеятельность писателя.
“Вход” Мирза Фатали в религию и его думы о жизни
Мирза Фатали родился в семье крупного ахунда. Его дядя – Гаджи Алескер – обучал мальчика Корану, арабскому и персидскому языкам, а также средневековым восточным наукам. Ученый Молла Гусейн преподавал ему арабскую логику и другие науки. Параллельно выдающийся азербайджанский поэт Мирза Шафи Вазех, с согласия дяди, знакомил юношу с западной светской мыслью.
В этом контексте, известный азербайджанский литературовед и критик ХХ в. Микаил Рафили, глубокий исследователь жизни М.Ф.Ахундова, приводит слова просветителя, согласно которым Мирза Шафи как-то спросил у юноши, какую он преследует цель, изучая науки? В ответ на что Фатали связал свой интерес со становлением в будущем моллой. Т.е., в понимании молодого человека, явившемся результатом уроков и чувственно-разумного осознания Корана (со знакомством с ним на языке оригинала) непосредственно наука являлась основой религиозной, да и жизненной, грамотности.
Другое дело, что осуществление данного намерения Ахундова М.Ш. Вазех связал с переходом им в лоно лицемеров и шарлатанов. На немой вопрос поэт отреагировал следующим образом: “Не трать попусту свою жизнь среди этой черни. Найди себе другое занятие”. После чего Мирза Шафи, как описывает Ахундов, “начал рассказывать о вещах”, до того времени покрытых “для меня” мраком, и “снял с моих глаз покрывало неведения”. Вслед за чем Фатали “возненавидел духовенство и изменил свои мысли”.
Говоря другими словами, юноша уловил изнанку конфессиональной среды. Что, однако, ни в кой мере не позволяет утверждать о его полном отходе от внимательного отношения ко многим кораническим постулатам. В аспекте вышеизложенного, речь, скорее, может идти о неожиданном прозрении будущего ученого с точки зрения понимания прикрытия чиновниками теми же наслоениями на религию действий, уводящих народ от прогресса.
Но важнейший нюанс проявляется в том, что постепенно он стал осознавать попытки власть предержащих (как на светском, так и на конфессиональном полях) “отсечения” людей от истинных ценностей Откровения. В противном случае, будучи в зрелом возрасте и занимая должности в Гражданской канцелярии Его Величества, переводчика в Канцелярии наместника Кавказского (состоял и при Кавказской армии), Ахундов не ставил бы во главу угла именно политический ракурс.
Мирза Фатали – в “неофициальной” политической оппозиции к власти?
Так, по утверждению Мирзы Фатали, падишах должен не считать государство “своею исключительною собственностью”, а признавать себя “только поверенным нации для управления ею и ее Отечеством”, с участием которых “устанавливать законы”, коими руководствоваться “во всех своих действиях”. Он не имеет “права ни на какой произвольный поступок”, т.к., царствуя “не для пользы и блага своего народа”, а в целях удовлетворения собственных “эгоистических целей”, не стараясь “привязать к себе” население страны “любовью”, оттолкнет его от себя.
В этой связи, с учетом определения значения и величия стран образованностью, немыслимой при безграмотности населения, в задачи правителя входит содействие “открытию общественных собраний” и поиск “всевозможных средств для просвещения своего народа”. Тем самым, он соединяется с подданными “в чувствах и мыслях”. Только таким образом падишах вступает “на путь прогресса”, пошагово оказываясь “в кругу цивилизации”.
В этом случае “нация будет любить его”, а, видя в нем источник “своего счастья и благосостояния”, “правосудия и блаженства” – защищать “права на престол и династию против каких-нибудь узурпаторов”. Здесь – корни рождения в народе чувств патриотизма и “благоговейной любви к существу венценосной особы”, вплоть до жертвования “жизнью и имуществом” в “случае надобности”. Т.к. основанное “на любви и приверженности нации” повиновение становится “прочным и продолжительным”; в то время как его формирование “под влиянием страха” окажется непродолжительным.
Однако существовавшее вокруг Ахундова положение вещей в корне отличалось от его представлений. Он, в частности, фиксировал управление “по большей части” провинциями “невежественными” принцами, лишенными какого-либо “познания”, пред которыми “народ в позорном рабстве выражает чувство преданности”. Осуществлялось это, по великолепному образному выражению мыслителя, согласно “этикету”.
Писатель раскрывает “этикет” описываемого им времени: власть предержащие “заседают на верху присутственной залы”, а все подданные, “без различия звания и сословий”, стоят пред ними, ожидая повелений. “Чуть только они откроют рот и вымолвят какое-нибудь слово”, со всех сторон “возвышается и повторяется” глас одобрения. При шествии принцев по улицам “толпа грубых феррашей предшествует им и отгоняет проходящих с дороги грозным криком: “Уходите, уходите прочь!”. Не успевший отойти “неминуемо подпадет под удары дубин”.
При этом “сановники персидские в отношении безнравственности, алчности и тщеславия нисколько не уступают принцам”. Поэтому неудивительно, что литература того времени, со слов Ахундова, в основной массе, характеризуется описанием завоеваний тиранов, переполненных “льстивыми похвалами, и написанными страшно высокопарным слогом”. Вслед за чем ученый с сожалением фиксирует, что “тупоумный народ, лишенный здравого рассудка под влияним деспотизма и суеверия”, не в состоянии понять причину наделения этими особами, равными с ним “в человеческом организме”, не имеющими “личного достоинства” и находящимися “в отношении нравственности гораздо ниже его”, данными привилегиями и преимуществом.
Но просветитель не останавливается на этом, фиксируя, что власти не защищают “жизнь и собственность” сограждан, оказываясь “очень способны только к различным насилиям”: если “народ случайно отыщет в собственной земле сколько-нибудь золота или серебра, то они тотчас отнимут их у него; если народ дерзнет возражать против какого-нибудь их производства, то они подвергают его страшным истязаниям и мучениям и т.п.”. На этой ноте просветитель подходит к теме внутренней свободы человека.
Мирза Фатали о свободе и правах созданий Всевышнего
При вкушении индивидуумом “сладости свободы” и осознании “прав человечества”, пишет Ахундов, он никогда “не согласился бы на подобное позорное рабство”, устремившись к наукам, поиску средств, ведущих “к единодушию”, приближаясь к освобождению “от деспотического гнета”. “Ты числом и средством в сто раз превосходишь деспота и тиранов, – восклицает мыслитель, фактически обращаясь к народу, – тебе недостает только единомыслия”. Устранение этого недостатка он видит в стремлении “к прогрессу”, воспринимаемого в качестве либерализма и мыслимого “как отсутствие суеверия”.
Другое дело, что, по Мирза Фатали, “данный путь неосуществим”, пока “существует ненавистная твоя религия”. Именно после этих слов, накладывающихся на ряд идентичных мыслей писателя, вплоть до сего дня он обвиняется в антиисламских воззрениях. Но разве так все однозначно? Не просматривается ли в такого рода размышлениях ученого оттенок, что предусмотренная непосредственно Кораном свобода человека и его право на выбор пути погашались как раз-таки духовными лицами, защищающими интересы властных структур?
М.Ф.Ахундов являлся сторонником мнения о невозможности прогресса “без свободы мышления”. Движение вперед достижимо лишь при создании условий для каждого индивидуума высказывать то, “что он думает и делает”. При отсутствии этой обстановки “свободы мысли”, люди “превратятся в автоматов”, когда, “не прилагая собственного ума, своего соображения”, будут отправлять различные функции “по трафарету”. Всякое существо человеческое, как того требует здравый рассудок, фиксировал Ахундов, должно пользоваться даром полной свободы, состоящей из духовной и телесной (светской) ветвей. Но Мирза Фатали подчеркивал отнятие духовной свободы у людей чиновниками от религии, в связи с чем “в отношении духовных предметов, т.е. религиозных дел” верующие выглядят их позорными рабами.
Будучи прямым свидетелем происходящего в обществе, Ахундов раскрывал, что “духовенство заставляет нас исполнять всякое глупое свое требование под видом религиозных треб”, сопряженное с немалым ущербом “для нашего кармана и здоровья”. А “мы не смеем пикнуть против его воли, опасаясь адской муки, будучи с малолетства напуганы им этою будущею инквизициею”.
В Персии почти на каждом шагу встречаются развалины опустошенных деревень, писал ученый, города находятся в жалком виде с воздухом, зараженным миазмами от кладбищ, находящихся в центре и на дорогах. В последнем аспекте Ахундов критикует религиозные структуры, подчеркивая, что описанное “зло допускается правительством по требованию духовенства”, вменяющего “правоверным обязанность останавливаться на минуту перед каждым кладбищем”, прочтением “в видах спасения душ покойников несколько арабских слов, называемых “фатихе””.
“Вторая свобода наша, – по Ахундову, – отнята у нас деспотом”. Люди, оказывающиеся “средством к удовлетворению разных прихотей” тирана, исполняют “тяжкие его требования нашим телом и имуществом, как рабы, не располагающие ни волею, ни собственностью”.
“По нерадению деспота” и вследствие “бессовестности улемов (духовенства)”, резюмировал в данном контексте Ахундов, “едва ли даже один из тысячи персиян в состоянии читать и понимать какое-нибудь описание”. В свете чего мыслитель констатировал отсутствие в обществе религиозной и светской независимости, считающихся “основанием свободы”.
Вслед за чем декларировал отчуждение восточных народов “от мысли равенства”, включающего духовно-телесную свободу, что привело к лишению в социуме “дара равноправности в человечестве”, о котором население не имеет ни малейшего понятия.
Согласно Мирза Фатали, данный нюанс проявился “по случаю возникновения религии”. Но давайте, все же, повнимательнее прислушаемся к выдающемуся просветителю, что позволит значительно отчетливее осознать его боль за судьбу народа и нации.