Переворот в сознании произошел достаточно скоро, всего-то на второй неделе стажировки. Доселе впечатления мои от Америки были очень красочны и весьма односторонни, поскольку вращался я в определенной среде.
Меня возили туда и обратно на хозяйском (правда подержанном, как у всех нормальных людей из апперкласса!) кадиллаке. Маршруты открывали виды, один другого лучше. В общем, новый мир вполне оправдывал свой образ некоего земного рая.
Но в день седьмой – почти по библейски! – состыковаться с кадиллаком не получилось. Мне отзвонились в контору (сотовые в ту пору были гаджетом для очень богатых людей) и попросили добраться домой на метро. Метро в Чикаго надземное по большей части; как его строили, хорошо описал Драйзер в трилогии о Фрэнке Каупервуде.
Сел я на красную линию в северном Чикаго, затем сделал пересадку на запад, на зеленую линию – на Оак-парк, наш пригород. Названия станций звучали как музыка: Белмонт, Фуллертон, Эшленд…
Стекло и гранит пролетающих мимо небоскребов радовали глаз. Надземка располагалась высоко, на уровне второго-третьего этажей, и когда поезд на скорости, не тормозя огибал очередное здание, казалось, что этот-то угол мы уж точно стешем: настолько близко к зданию проносились вагоны.
И вот Даун-таун позади, мы врываемся во внутренний город. И тут, в прекрасном некогда образе мне приоткрылись новые грани. Вид за окном изменился сразу, без полутонов и переходов, как будто перед глазами поменяли картинку. Сразу, без оттенков и градаций, насколько видит глаз, грязные, обшарпанные двух-трехэтажные здания с линялыми вывесками и всяким сбродом на улице. На первой же станции метро эта публика изрядно пополнила вагон, насытив его разнообразной речью и ароматами.
Мне сразу стало плохо. Реально плохо: даже в кино я не предполагал таких контрастов. Но делать было нечего. Я скромно сидел в своем костюме-тройке с кожаным портфельчиком на коленках, вспоминал американские фильмы конца семидесятых, типа «Воинов», и думал, что обычно в таких случаях может происходить, как себя при этом вести.
Я никогда не причислял себя к расистам, более того, как и любой советский школьник, всегда сочувствовал представителям угнетенных меньшинств. Но в этом вагоне моя вера в интернациональное братство впервые дала серьезную трещину, рост которой отнюдь не прекратился и даже не замедлился и по сию пору. Меня обильно инструктировали перед отъездом в США на всякие разные случаи. Данный кейс (задача-ситуация) оказался несправедливо обойденным. Было мне действительно очень некомфортно.
Тем не менее, до своей станции я доехал спокойно, сохранив лицо, костюм, галстук и кожаный портфель.
Район, где я жил первую неделю, был очень респектабельным, много лет в нем обитал всемирно знаменитый архитектор Фрэнк Ллойд Райт. Там им было построено множество особняков и пара храмовых зданий. Однако в первые несколько дней моего жития здесь произошел еще один казус. Обосновавшись, я сразу же завел привычку по утрам и вечерам выгуливать хозяйскую собачку, бегая с ней трусцой.
Хозяевам эта привычка чрезвычайно импонировала. Окрестности того стоили, камера у меня была еще тех времен, пленочная. Фотографировал я беспрестанно. Дома здесь действительно были красоты невероятной – можно было изучать всю историю мировой архитектуры. Присутствовал романский стиль – этакие средневековые замки, в изобилии – эпоха Возрождения, немецкая и французская готика, колониальная классика, вплоть до модерновой архитектуры.
Самым экстравагантным особняком Оак-парка был «Шлем Дарта Вейдера», как его сразу окрестили местные жители, категорически не принявшие агрессивные модерновые изыски на фоне вечной классики.
И вот теплым апрельским вечерком, когда все начинало расцветать и пахнуть, мы загулялись с собачкой, и каким-то третьим чувством я ощутил, что что-то здесь не так. Вроде и названия улиц те же, и дома почти такие же, а атмосфера – другая. И на домах – граффити. И люди – сильно загорелые и все на корточках, группами по углам сидят. И машины – другие, давно немытые, с битыми боками. А тут и солнышко уже за крыши заходить начало. И люди на меня смотрят внимательно, ожидаючи чего-то.
Видать, нечасто у них разные светлокожие особы собачек выгуливают. Ну, а я ждать лишнего внимания со стороны не стал, сам с собачкой к ним подошел, поздоровался, пару вопросов задал, как и куда пройти. Послушали, улыбнулись, рукой махнули. Я номера домов запомнил, минут черед десять уже дома был. Спрашиваю, что это за район такой. Оказалось, не там я дорогу перешел и не в то место попал.
Есть такое понятие «фронтир» – граница между мирами. За той границей живут совсем другие племена, живут совсем по другим законам и понятиям. Белые, из приличных районов, туда даже днем не ходят – небезопасно. И граница эта не статична – она динамично расползается, знаменуя появление новых людей и новых правил на территории некогда «цивилизованного» мира.
Несколько дней спустя в кафе на ланче меня познакомили с местным полицейским. Я поделился с ним той ситуацией и спросил, где можно гулять в Чикаго. Ответ был лаконичен. В центре города – везде и круглые сутки. Сразу за его черту мне было настоятельно рекомендовано не соваться даже днем. Метров пятьсот, может быть, я и пройду, но вряд ли больше километра – что-нибудь обязательно снимут, отберут, набьют. Нет, попробовать можно, конечно, если желание такое имеется. Желания не имелось.
Смотреть далее http://анабасис.рф
Читайте также