Приехали
Старенький автобус катил по алтайским предгорьям уже два с половиной часа. Дорога змеилась в межгорных долинах, взбиралась на перевалы, спускалась к бревенчатым мостикам, пересекающим бурливые прозрачные речки. Рыжее солнце горело в зените, и воздух, казалось, сварился вкрутую от жары.
Антошка сидел возле открытого окна, подставляя лицо набегающему горячему ветру, и дышал широко открытым ртом, чтобы унять накатывающую тошноту. Мимо изредка проплывали прибитые зноем и пылью безлюдные деревеньки, а впереди все чётче проступали горные вершины, облитые искрящимся вечным снегом, но мальчишке было не до них. Куда уж тут любоваться окружающими пейзажами, когда к горлу подступает и просится наружу завтрак, съеденный на скорую руку в поезде. Пашка, шестилетний двоюродный брат восьмилетнего Антохи, беззастенчиво дрых рядом, удобно устроившись на коленях бабушки Нюры, и нисколько не страдал от поездки и жары.
Бабушка жила в деревне со странным названием «Хайрюзовка», и пацаны ехали на все лето к ней в гости. Там их уже ждала ватага примерно таких же по возрасту родственничков и соседских ребят. Счастливое время сельского детства ждало их, городских несмышлёнышей…
Дорога резко свернула к очередному мосту, на другом берегу вдруг прилепилась к горе и начала петлять вдоль обрыва, с заметным уклоном поднимаясь всё выше и выше, пока пенистая речка не осталась где-то далеко внизу. Мотор завыл на одной ноте, заставляя машину медленно взбираться по каменистой ленте. Левый бок автобуса чуть ли не царапал по острым выступам скал, а с Антошкиной стороны плыл внизу отвесный провал, в котором уже пропали даже и макушки высоких деревьев, росших на берегу реки. Захватывающая дух картина совершенно отвлекла мальчишку от муторной тошноты. Он с замирающим сердцем и с восторгом вытягивал голову из окна, пытаясь разглядеть в ущелье пропавшую воду, а бабушка, клевавшая носом рядом, и спящий Пашка ничего так и не увидели.
Обрыв внезапно закончился, дорога через последний мостик над приблизившейся снова рекой вела в следующую межгорную долину, и вдоль обочин замелькали сначала заборы совхозной МТС и леспромхоза, а затем и деревенские избы, с торчащими в огородах острыми журавлями колодцев. Миновав ровный строй редкого штакетника, опоясавшего обширный, густо заросший черемухой и березами школьный двор, автобус свернул в проулок и остановился возле белой мазанки автовокзала.
Антошка тут же растолкал бабушку и Пашку, накинул на плечи широкие лямки рюкзачка и подскочил с сиденья, в нетерпении пританцовывая на месте и ожидая пока водитель выпустит пассажиров на волю. Люди наконец-то вышли, за ними вырвались и братья, но у вокзала остановились, не зная в какую сторону идти домой.
Бабушка, невысокая ладная старушка, шустро зашагала вдоль изгороди, приказав внучкам взяться за руки и не отставать от неё ни на шаг. Свернув с улицы на тропинку, юркнувшую в просвет между двумя заборами, они прошли вдоль неглубокого оврага, сначала прямо по его глинистому дну, потом по-над обрывистым склоном и скоро вышли на центральный деревенский тракт. По нему и летом и зимой издалека, с таёжных заготовок тяжелые лесовозы таскали связки голых, лишь на макушках обрамленных ветками, огромных мачтовых сосен. А на другой стороне тракта, в полусотне метров от обочины обнаружились вдруг знакомые места – первым в улице был бабушкин дом, приветливо манивший голубыми ставнями кухонного окна, смотревшего на дорогу.
Дом, это, конечно, громко сказано – обычный сибирский пятистенок, с русской печью посредине, в которой у бабушки получались такие вкусные пшеничные караваи и томленая картошечка в чугунке, залитая болтушкой из яиц и молока, с коричневой, чуть припорошенной золой спекшейся корочкой…
Пацаны обогнали бабушку и со всех ног кинулись к калитке, отталкивая друг друга, ввалились во двор и, запыхавшись, остановились на крыльце перед запертой на огромный висячий замок дверью. Куры, бродившие в траве-мураве, испуганно кинулись от них врассыпную, негодующе кудахча. Лишь радужный казахский петух в зелёном камзоле, брезгливо отдёргивая от земли длиннопалые ноги, с достоинством неспешно отошёл на несколько метров в сторону и, повернувшись, укоризненно взглядывал на гостей то одним, то другим глазом. Затем ворчливо прокукарекал, извещая кур, что опасности нет и можно возвращаться.
Тут в калитке появилась и хозяйка. Подошла к крыльцу, нашарила ключ за верхней обналичкой дверного косяка и отперла дверь, сняв с пробойной петли замок и кованую поперечную полосу. И мальчишки попали, наконец, из парного воздуха жаркого летнего дня в прохладу избы, пропахшую знакомыми запахами родового гнезда.
- Ну что, сорванцы, оголодали? – баба Нюра, даже не присев с дороги, взяла с полки эмалированную чашку и снова направилась к двери. – Сейчас яйца соберу и нажарю вам с салом, а вы пока кваску вон хлебните, поспел уж.
Антошка с Пашкой тут же нацедили через марлю кружку кваса из трехлитровой банки, разлив половину на клеёнку стола. Напились по-очереди, и пошли в горницу, узнавая и вспоминая чуть изменившиеся с прошлого года вещи. Ребята выросли, а вещи стали немножко меньше размерами: и печь, служившая одновременно частью пятой, разделительной стенки, и сундук возле печи, и кровати, застеленные разноцветными покрывалами, и резная тумбочка с громоздким ламповым радиоприемником, накрытым сверху белой вязаной салфеткой, и картина с красивой барышней в карете, висевшая над дядькиной кроватью,
и портреты бабушки и дедушки, запечатлевшие их совсем молодыми перед самой свадьбой, ещё до революции…
В общем, осмотревшись, они поняли – приехали!
И полетели-понеслись длинные денёчки короткого лета…
