За дубовым красивым резным столом сидела женщина. Белая кожа, тонкие запястья, длинные пальцы и густые локоны слегка поседевших волос делали её образ идеальным — женщина без возраста с прекрасным лицом и томным взглядом. Её стиль одежды можно назвать просто «гармония»: он сливался с её внешностью, фигурой, мыслями и образом жизни. Женщина сидела ровно, сосредоточенно, не грустила и не радовалась — она просто была серьёзная и задумчиво что-то писала.
«Господи, что я делаю, это же всего-навсего развод. Это не конец света, не ураган, не смерч, не наводнение и не землетрясение. Хотя, наверное, всё это я чувствую в своей душе и своём теле. Интересно, все люди чувствуют это при разводе? Думаю, нет. Только такие наивные романтики, бесхребетные простофили, как я. Ненавижу себя за это. Ненавижу за то, что позволила себе стать такой».
Таисия отбросила от себя ручку, скомкала лист бумаги с начатым письмом и резко встала из-за стола.
«Дыши, Тая, дыши», — повторяла она себе. — «Не ты первая, не ты последняя. Так бывает в жизни, понимаешь. Бывает. Люди предают, отвергают, злятся, отворачиваются, не прощают, в мелочах разрушают всю твою жизнь — сильные бьют слабых. Так было испокон веков. Вот только когда ты стала слабой? Моя милая девочка, когда это произошло с тобой?» — продолжала она мысленный разговор само с собой.
Таисия подошла к окну, обняла себя двумя руками. Она очень хотела заплакать, но не могла — не умела этого делать с детства. Могла испытывать боль в пищеводе; краснели глаза, учащалось сердцебиение, но слёзы предательски не капали из этих серо-зелёных глаз. Слёзы были в самой душе, и от этого было ещё тяжелее.
Она жила уже полгода одна в квартире в центре Москвы с очень старомодной и аристократичной обстановкой, которая была в стиле Таисии: высокие потолки, белые двери и окна; много открытого пространства и совсем мало мебели, но вся она была раритетной, с историей. Таисия не любила жить по шаблону: «всё как у всех» или «всё, что модно и побольше» — нет, она была иная. У неё была своя мода, свой взгляд на всё, своё мнение, и она никогда не предавала их.
И вот уже полгода прошло с тех пор, как её тихая и безмятежная жизнь превратилась в ад — в ад под названием «бракоразводный процесс». Да-да, история стара как мир: они жили, не тужили, и тут кризис запоздалого среднего возраста 50+ настиг её мужа — ему захотелось перемен, новых ощущений, нового место жительства, новой женщины и, может, даже новых детей. Так бывает. Так произошло со многими их общими друзьями. Но, как и многие, она думала, что эти истории не про неё, что такого с ними не случится; что вместе они переживут любые невзгоды. Но так думала она — что думал её муж Эдуард на этот счёт, она не знала. До часа икс — пока в один день вся их идиллия не рухнула из-за чашки горячего чая, который она случайно опрокинула ему на колени.
«Чашка чая! Чашка чая! Вот что я отвечу в суде на вопрос “Какова причина вашего развода?”», — думала она про себя и уже немного улыбалась.
Если бы не эта проклятая чашка чая, её благоверный, может, никогда бы не сказал всё, что думает о ней, об их браке, детях, быте и о своих истинных желаниях. Так что чашечка, получается, не проклятая, а благословенная. Очень ценно узнать по-настоящему человека, с которым делишь не только постель, но и всю свою жизнь.
«Нет, я всё могу понять: психанул, выгорел, надо перезагрузится, уехать, побыть в уединении, да в конце концов напиться и забыться», — продолжала рассуждать Таиссия. — «Но как можно 25 лет брака предать из-за каких-то прихоти и похоти? Как можно отвернуться и уйти от человека, когда ты знаешь, как ему будет плохо, — какое чёрствое сердце и безмерное эго надо иметь?! Нет, этого мне не понять. Никогда не понять. Простить могу и, наверное, уже простила, но понять и принять — вряд ли».
Эти мысли прочие, очень похожие на эти, одолевали Таисию каждый день, где бы она ни была и чем бы она ни занималась. Утром умывается, пьёт кофе, а думает об этом; едет за рулем и думает об этом; в магазинах, в кафе, на переговорах, на выставках и даже в туалете она постоянно думала об Эдуарде и их разводе.
Она вроде бы уже научилась жить с этой болью и уже как-то уговорила себя жить дальше — и даже жить хорошо. Но мясорубка в её голове продолжала работу: она перерабатывала все воспоминания, слова, протирала всё мельче и мельче каждый совместный эпизод их проживания, чтобы найти ответы на вопросы: 1 — почему? 2 — зачем? Почему произошло то, что произошло? Зачем ей, Таисии, это надо? Мясорубка перемолола каждую косточку Эдуарда и её самой — от прежней лёгкой, цветущей и улыбчивой женщины ничего не осталось. Мясорубка перемолола всю её сущность и даже внешность: всё чаще вместо восторга она стала слышать, что выглядит замученной и уставшей, и что людям очень жаль её.
Шли дни, недели, но ответа во всем перемолотом она пока не находила.
Где-то на другом краю Москвы так же во всю работала мясорубка в голове Эдуарда.
В отличие от Таисии, он сиял счастьем, здоровьем, успехом: обзавёлся новыми вещами, друзьями, женщинами. Жил в шикарных апартаментах, от яркости и пошлости обстановки которых резало глаза всем, но не ему. В нём была жажда всего броского, дорого, необычного. Он называл это жаждой к жизни и был ходячим символом «крутизны». Однако мясорубка в его голове работала громче и тщательней, чем у Таисии:
«Как можно быть столь неблагодарной, упрямой, жесткой, злой, невнимательной? Нет, теперь я тебе покажу и докажу, как я нужен многим. Я буду купаться в любви и признании. Все будут уважать моё мнение, прислушиваться ко мне и даже подчиняться».
Эдуард был уверен, что в их разводе виновата только Тайс — или Тайсон, как он называл её за мощный волевой характер: он часто сравнивал её умение отстоять своё мнение с ударом Майка Тайсона, который наповал валил всех и каждого. Эдуард не видел в своей жене женственности или ранимости, отнюдь.
У Таисии и Эдуарда было двое очаровательных детей. Двойняшки — мальчик и девочка, Николай и Николь. Им было 23 года. Они жили отдельно от родителей с 15 лет, учились и работали в Лондоне и были очень привязаны друг к другу. Их связь была прочной: они постоянно созванивались, приходили друг к другу в гости, знали абсолютно всё друг о друге. Прежде чем обзавестись парнем или подругой, претенденты на вакантное место должны были пройти некое собеседование у Николь и Николая. Всё это, конечно, условно и в виде шутки, ненавязчиво, в пабе в кругу друзей, но всё же такой ритуал существовал. Если Николь говорила, что ей не нравится эта девица, или Николай был недоволен выбором жениха Николь, они тут же обрывали какие-либо отношения с новоиспечёнными избранниками и, как ни в чём ни бывало, продолжали поиски дальше.
Это говорит лишь о том, что в 23 года они словно продолжали быть связаны одной пуповиной.
Мясорубка у них тоже была одна на двоих, и каждый день они перетирали в ней все детские воспоминания, свои счастливые детство, отрочество и юность. Они искали причину, которая заставила папу бросить маму, превратившись в напыщенного индюка, а маму из красивой и активной женщины обратиться в больную рухлядь. Сперва они перетирали папу за его хладнокровность, за то, что он не дорожит семейными ценностями и поглощен собственным эго, а затем маму за её Тайсовский удар, который сменился нынешней слабостью и мягкотелостью. Вечером, когда они созванивались и делились «деликатесом дня» — результатом мясорубки, — кроме привкуса сожаления они ничего не чувствовали. Так протекали их дни уже полгода.
Мясорубка в головах семейства Аркадьевых уродовала не только их мысли, но и их души. Так, за полгода добрые и любящие двойняшки Николай и Николь превратились в недоверчивых и озлобленных скептиков; прекрасная и жизнерадостная Таисия — в унылую рухлядь, а надежный Эдуард — в легкомысленного показушника.
Наверное, всё бы так и продолжалось, и не было бы этому ни конца, ни края. Если бы не... в разных народах это называется по-разному. В России говорят, «пока жаренный петух в попу не клюнет». Этим жаренным петухом оказалась мама Эдуарда. Старушка покинула тело на своём 92 году проживания и собрала всю семью сначала на своих похоронах, а затем у себя на вилле в Италии для прочтения завещания. Мать Эдуарда была зажиточная бабулька, «подпольный миллионер Корейка» — так называли двойняшки свою любимую бабулю. Последние лет 15 она проживала здесь, и до последних дней ела вкусную пасту, пила вино, курила сигареты и играла в покер с местными иммигрантами. Она умела наслаждаться жизнью, любила людей и ценила семейные узы — наверное, поэтому и держалась от семьи подальше и никогда не была замужем: она понимала всю огромную ответственность и тяжесть обязательств перед другими людьми, считая, что это подходит лишь сильным духом — а она слабая, вольная, ну и так, между прочим, очень богатая.
«Тут бы с собой разобраться, не предать и не убить.... Нет, замужество — это не для меня», — отвечала она, когда ей обрисовывали перспективу и прелесть замужества её подруги.
— Мама, папа же единственный наследник — зачем нас сюда всех собрали? Ну пусть он всё без нас получает: ему в радость, и нам не таскаться на другой край света, — Николь изображала ноющую маленькую девочку и дёргала Таисию с вопросами.
— Дорогая успокойся, скоро мы всё узнаем, потерпи, — Таисия обнимала дочь и успокаивала её, как маленькую.
— Мам, как здесь красиво! Я здесь был последний раз лет в 10.
— Да, Николай, этот дом в Италии всегда был очень теплым и уютным. Бабуля в него вложила душу — она всё сделала здесь своими руками.
— Ну или делали другие руки за её деньги и под её чутким руководством! — произнес Эдуард, появившийся в дверях дома.
Дети были счастливы видеть отца, и по глазам Таисии было видно, что она тоже рада Эдуарду.
— Прошу всех собраться в гостиной! — как из-под земли появился адвокат бабули и в присущей ему деловой манере пригласил всех собраться для оглашения завещания. — Итак, начнём, — он внимательно изучил всех взглядом.
Двойняшки сидели на диване рядом и, как всегда, о чём-то постоянно перешёптывались. В кресле сидел невозмутимый и вечно счастливый, несмотря ни на что, даже на смерть матери, Эдуард. На другом конце гостиной в таком же кресле сидела Таисия. Она была спокойна; казалось, её мысли где-то далеко.
Адвокат стал зачитывать завещание. Стандартная форма — ничего особенного. Никто сильно не вслушивался.
«Настоящим завещанием на случай моей смерти делаю следующее распоряжение: 1. Всё мое имущество, какое ко дню моей смерти окажется мне принадлежащим, в чём бы таковое ни заключалось, и где бы оно ни находилось, я завещаю Лаврентьеву Эдуарду Евгеньевичу при условии…»
— Простите! — Эдуард встал с кресла бледный и растерянный. — Простите, Вы не могли бы прочитать ещё раз помедленнее со слов «Я завещаю Лаврентьеву Эдуарду Евгеньевичу при условии…»
— Конечно! — адвокат с ехидной улыбкой повиновался и прочитал медленно и доходчиво ещё раз.
— Эдуард Евгеньевич, Вам всё понятно? — спросил адвокат.
— Простите! Не сочтите за труд, а ещё разок можно? — хотел было попросить Эдуард адвоката, как его прервал сын Николай.
— Пап, ну чего здесь непонятного. Если ты остаёшься в семье и делаешь всё, чтобы мама тебя простила, и вы вдвоём за два года выполняете ряд условий, перечисленных бабулей, и живёте до конца дней своих в мире и любви, то всё движимое и недвижимое будет твоим, а, соответственно, и маминым, и нашим. Если нет, то все бабулины богатства летят к чертям собачьим, вернее, к собачьим яйцам — в ветеринарные клиники для лечения рака предстательной железы у животных, — Николай не выдержал и начал истерично смеяться.
Николь его поддержала: она уже минут 10 как сдерживала себя от смеха; её глаза были выпучены, а щёки раздуты — и тут она просто лопнула от смеха!
— Ха-ха-ха! Господи! Бабуля — гений! Так бессмысленно выкинуть деньги надо ещё постараться! — Николь продолжала хохотать и держалась за живот.
— Да, это завещание для Эдуарда… Будет, — сказала, улыбаясь, Таисия и поглядывала на обескураженного пока ещё мужа.
Эдуард один не смеялся, не улыбался, потому что всё движимое и недвижимое, плюс сбережения его матери составляли 100 миллионов долларов. В своих далеких мечтах он уже давно ими наслаждался. Не то чтобы он ожидал смерти своей мамы или не любил её, нет — и даже наоборот, он никогда не позволял себе претендовать на её богатство. Однако в его мясорубке то и дело проворачивалась идея в духе «если б я был богат…». Хотя надо заметить, бедным Эдуарда тоже не назовешь. Вообще, семья Лаврентьевых была очень самодостаточной и успешной! Но 100 миллионов долларов — это же вам не плюшки со стола воровать, это 100, мать его, миллионов долларов! И куда их она их отдаёт — животным яйца их лечить!
— Мне надо выпить! Кто со мной?
— Я с удовольствием к вам присоединюсь, — опять невозмутимо и деловито сказал адвокат бабули. — Но вы должны подписать завещание для начала — и после праздновать.
— Праздновать? Что праздновать? Вы думаете, моя любовь продаётся? Вы думаете, моя душа продаётся? Вы думаете, мои принципы продаются? Вы думаете, моя жизнь продаётся? Я свободный человек и не завишу от денег, домов и богатства. Я высокая духовная сущность и живу с верой в Бога!
Возмущение Эдуарда не имело предела. Его лицо побагровело, а изо рта то и дело выскакивали слюни — казалось, он сейчас взорвётся.
В это время Таисия, Николай и Николь послушно подошли по очереди к адвокату и выполнили требуемую процедуру.
— Не-е-ет, это не завещание — всё, что угодно, но только не завещание! — выходя из гостиной, громко говорил Николай. — Да это не бабуля — это Черчилль в юбке.
— И в чём же сходство? Откуда такое сравнение родилось в Вашем столь молодом сознании, позвольте поинтересоваться, — окликнул его отец.
— Он был прекрасным кризисным управленцем, — ответил Николай, не поворачиваясь к отцу.
За Николаем, как хвостик, шла Николь; она вытирала глаза от слёз и продолжала хихикать:
— Папуля, а ещё Черчилль говорил: «Никогда не сдавайтесь!»
— Ну а это-то к чему? Николь? Я ни с кем не воюю, чтобы не сдаваться! — вдогонку ей прокричал отец.
Все разошлись по своим комнатам, и в гостиной остались наедине только Эдуард, Таисия и завещание «Черчилля в юбке».
— Я не понимаю, за что она со мной так? — начал было Эдуард. Как тут же его прервала Таисия:
— За что? За что? А ты подумай хорошенько! Как тебя ещё, 50-летнего мужика, можно остановить от разрушения семьи и самого себя, как тебя отрезвить от этого дурмана «мнимой свободы»?
— Значит, ты считаешь, что меня можно купить?
— Купить? Нет! Ты же не вещь! А высокая духовная сущность, как ты сам и сказал. А мотивировать, остановить для раздумья можно. Вот это она и сделала. Твоя мать всю жизнь прожила одна: она не выходила замуж и от нас держалась подальше, потому что знала, что семья — это не игрушки. Если ты захотел её создать и создал, значит — «да будет слово твоё да-да или нет-нет» — проявляй цельность, усмири своё невежество и будь любезен, проявляй терпение, милость, любовь, умей прощать.
— Очередной удар Тайсона? — Эдуард ухмыльнулся.
— Удар Тайсона — это ничто по сравнению со стратегией Черчилля.
Впервые за полгода Таисия и Эдуард не спорили, не ругались, а улыбались друг другу, и в глазах их была некая усталость от пережитого опыта.
— А ну и к такой-то матери, лечить яйца животных желаете, маменька, значит, полный вперёд! Лаврентьев Эдуард не продаётся!
***
— Как же здесь прекрасно всё-таки. Знаешь, эти два года здесь так быстро пролетели.
Таисия потягивалась ранним утром перед распахнутыми окнами балкона на вилле бабули. Её кожу ласкали лучи утреннего итальянского солнца.
— Я приготовила завтрак как ты любишь, ты идёшь?
— Да, любимая, уже встаю.
Таисия сидела за круглым столом на веранде уже их дома и пила чай. Рядом сидел Эдуард. В его глазах было счастье и умиротворение. Он пил кофе, читал газету, изредка поглядывая на жену и свои новые Ролекс.
Вокруг была тишина. Красоты Итальянской долины. Пение птиц. И тихое-тихое журчание «мясорубки».