Владимир ГЛИНСКИЙ
Яныбай ХАММАТОВ, «Северные амуры» («Китап», 2012)
О стилистических и сугубо литературных достоинствах самого произведения, пожалуй, уже и не имеет смысла говорить. Хотя бы потому, что оно было написано и впервые увидело свет более четверти века назад. И это были совсем иные пространственно-временные реалии, совсем иная страна, писатель ставил перед собою совсем иные задачи и реализовывал их в совершенно иной аксиологической парадигме. И все же, на мой взгляд, эта книга не должна остаться незамеченной нашим читателем.
Поэтому имеет смысл поговорить о том, как эта книга ложится на сегодняшний общественно-политический и этико-эстетический контекст. И начнем мы, пожалуй, со второго. Несмотря на столь присущую башкирской литературе дидактичность – ведь в башкирской традиции книга является еще одновременно и учебником (истории, языка, культуры…), – так вот, несмотря на дидактичность, которая в полной мере присутствует и в этой книге, нельзя не отметить того, что книга производит очень целостное впечатление. В ней вполне гармонично миф о легендарном Кахым-туря, о котором даже во всезнающей Википедии нашлось лишь десяток сентенций с той или иной мерой предположительной вероятности, переплавляется в совершенно конкретный персонаж, обладающий плотью и кровью. Замечу, Кахым-туря из хамматовских «Северных амуров» – это молодой башкирский воин-вождь, встающий на защиту России и в то же время не изменяющий идеалу Салавата. И весь сюжет этой дилогии мечется от Юлаева к Кутузову, от вольности к государственности, от социального протеста к единству России. И в этом смысле главный герой, на мой взгляд, должен быть востребован нашим временем, когда это единство постоянно проходит испытания на прочность.
Если же рассмотреть, что происходит в этико-эстетическом пространстве романа, то мы неминуемо обнаружим то же качание маятника от Героизма к Трусости, от Преданности к Предательству. Причем через эти качели проходят все герои. Тот же Кахым-туря постоянно качается на них, разрываясь между долгом перед Россией и собственным народом. А поэт-бард Буранбай, который из героя к концу книги становится пугливым статистом в окружении русского губернатора? А вольный джигит Азамат, в начале книги уводящий сотню по следам вернувшейся в родные края тени Салавата, а к концу книги превратившийся в обычного мироеда, стучащего на новых вольнодумцев? И эти качели между Добром и Злом мне представляются очень ценными в контексте сегодняшнего состояния российской прозы, которая почти повсеместно лишена вообще какого-либо развития характеров, на страницах которой бродят изначально приговоренные к своим ролям гомункулусы.
Артур КУДАШЕВ «Аперация “Оппендицит”» («Бельские просторы», № 2, 2012)
Если в упомянутом мною выше романе-дилогии плотью обрастает народная легенда двухвековой давности, то в новой повести Артура Кудашева в покровы мифа драпируется совершенно реальный географический объект и превращается на наших глазах в некий город Арск. Причем не в тот маленький городок Арск, который реально существует в 65 километрах на северо-восток от Казани.
Он драпируется в особый Арск, в котором сочетаются неспрягаемые по времени уфимские реалии, – мороженщик дядя Миша из 70-х годов прошлого века и сегодняшний «Макдоналдс» в стенах «Детского мира», где, точно сфотографированные, городские реалии располагаются на несуществующих ныне улицах – Ильинской, Александровской, Гостиной, Телеграфной. А с ними соседствует и вообще никогда не существовавшая Инвалидная улица. А вокруг города течет Цветная река, в которой легко прочитываются и Уфимка (Караидель), и Белая. И все это очень гармонично коррелирует с самим названием повести, в котором реальность шифруется посредством нарочитых грамматических ошибок.
И все же повесть получилась чудная. С ударением на первый слог. Во-первых, она, на мой взгляд, чуть ли не впервые в местной литературе сочетает и наш, чисто провинциальный, интерес к нашим провинциальным реалиям, и в то же время это не реализовано настолько навязчиво, чтобы отпугивать от нее читателя, совершенно не знакомого с уфимскими реалиями. То есть повесть получилась одновременно и провинциальная, и внепровинциальная. Причем эти свойства сочетались в ней гармонично.
Во-вторых, я очень давно не читал прозы, в которой кроме главного действующего лица существуют и другие «живые» персонажи. Бабушка, «Танкист» по крайней мере очень фактурно были прорисованы, и их не заслоняла собою, как это ныне принято, тень главного героя.
В-третьих, в повести существует интрига, которая по-настоящему пробуждает любопытство. А то ведь сегодняшние интриги обычно расшифровываются читателем еще до того, как их презентует автор.
В-четвертых, и сам слог не пробуждает раздражения. А это тоже немаловажно.