Председатель, чуть живой, довольно-таки связно объяснял, что из-за вандализма наше образцовое хозяйство, даже с отличными показателями, могут не принять во вновь создаваемую структуру - Агрохолдинг и чуть не плакал : при этом хозяйство лишится ожидаемой обещаной экономической помощи, а люди не получат долгожданную хорошо оплачиваемую работу. Батюшка посчитал своим долгом “поддержать беседу”: “Да, кто ж возьмёт хозяйство, где вандалы погосты оскверняют…”
Участковый, жутко злой, орал на весь дом благим матом: ”Хулиганство - знаю! Воровство - знаю! Разбой - знаю! Даже изнасилование - знаю! Вандализм - не знаю! С 1925 года здесь такого не было - когда дела принимал - интересовался!” Батюшка “ успокоил”: “Насколько мне известно, по политическим делам маленьких сроков ещё никому не давали…”
Парторг молчал, но молчал так, что всем было понятно - лучше бы говорил. При этом он жутким тяжёлым взглядом с демоническим прищуром гипнотизировал батюшку.
А батюшка и не предполагал, что с “вандалами” он сидит за одним столом, ест и пьёт водку. Зато руководящее трио отлично знало “вандалов” и готово было порвать их как Тузик грелку. Но это были люди старой закалки, руководители, прошедшие огни, воды и медные трубы, их благоразумие подсказало им пока не говорить батюшке кто есть кто, ведь, батюшка был новым человеком в деревне, неизвестно, кем он был в прошлой жизни и куда ему до соблюдения такого негласного деревенского закона как сор из избы не выносить.
Когда батюшка залетел к председателю после поездки в район, у того Макариха подписывала бумагу на дрова и уголь. Когда батюшка вышел, председатель как у подруги детства и юности напрямую спросил: ”Настёна, не томи - какой дурак памятники грохнул?” Та ответила:”Я всегда говорила, что у Шуркиных зятьёв руки оттуда, откуда надо растут. Не смогли горемычные простить Гришке Шуркины страдания. До сих пор уверены, что она из-за него угасла. Шурка, ведь, их как родных детей приняла, и мать, и отца им после трагической гибели родителей заменила... Ну, конечно, дураки - камень-то причём?”
От всех застольных разговоров “вандалы” - два здоровенных молодых мужика, казалось, усохли, сидели тише воды, ниже травы. Участковый “на всякий пожарный” принял решение: зятьям быть рядом с ним, потому как, если что…, то они пойманы и задержаны, посему должны сдать ему ремни и шнурки. Но поскольку не только зятья, но и все остальные обитатели дома находились в состоянии, близкому к лёгкому коматозу, то с поисками этих аксессуаров не справились - в деревне по осени у мужиков в ходу галоши, резиновые сапоги, да спортивные штаны. Поэтому сидели наши голубчики за столом в новеньких трусах и носочках, от которых в суматохе даже этикетки не оторвали. Сидящим за столом их было видно выше пояса, что не оскорбляло взоров присутствующих, кое-кто из которых и предположить не мог, что такое может быть…
Убедившись, что застолье идёт полным ходом, Шуркины дочери, оставив гостей на попечении тётушек, завели свои машины и метнулись на кладбище. Чувства, которые испытал батюшка, увидев разбитые надгробия (вероятно, большой памятник при разбитии задел оставленный рядышком ранее установленный Томочкин) понять можно. Мы были в полной уверенности, что с помощью Моти быстро соберём осколки, загрузим их в машины и вывезем с кладбища в лес до приезда завтрашней комиссии, но не тут-то было. Всем известный закон подлости пока ещё никто не отменял. Несмотря на наши громкие призывы-завывания, Мотя так и не появился. Для нас это был форс-мажор, потому что как мы не пыжились изо всех сил, результат был весьма жалок: получилось только подтащить в одну кучу большие осколки, в другую - маленькие, в третью - собрать мелкие длинные острые. Мы так старались загрузить хотя бы пару больших осколков в багажники машин, пока прилично не поцарапали их. Наши женские потуги, увы, уступили новеньким “Нивам”, что ни говори, высоковато... Отчаяние, охватившее нас в тот момент, я даже не могу описать словами... Но ужаснее всего был леденящий душу и тело обвалакивающий нас с головы до ног противный липкий страх. Страх за будущее наших “вандалов”, а, значит, и за будущее их семей; страх за дальнейшие судьбы искренне уважаемых народом председателя, участкового, парторга и их семей; страх за будущее всех жителей деревни в связи с такими событиями. Но воспитание, данное нам Гришей и Шуркой, не подкачало. Как всегда, в критический момент, оно дало свои плоды : одна из дочерей, вдруг, ровным спокойным голосом сказала : “Девчонки, что сказали бы нам сейчас мама с папой?” Они сказали бы нам: ”Вы помните “Вия” Гоголя? Вы помните, что убило Хому Брута - философа из киевской бурсы? Правильно, его убил не Вий, его убил страх. Так не дадим же эмоциям праздновать победу над нашим разумом!” Поэтому не расслабляемся, едем домой, а с утра пораньше найдём какого-нибудь трезвого мужика - утро вечера мудреннее. И поехали домой. Дома, увидев наши унылые лица, Макариха сказала: ”Всё обойдётся. Лучше идите еду готовить - приедут завтра рано, согласятся у нас чайку попить.” А что значит в деревне - попить чайку - я думаю объяснять никому не надо.
На следующее утро около восьми часов утра наш двор огласил дикий вопль председательского сына, главного агронома хозяйства, предусмотрительно посаженного на высоченную старую грушу в качестве дозорного: ”Батя! Шухер! Едут!” Красно-жёлтую (это ж надо было кому-то “умному” “догадаться” так машину раскрасить!) районную “буханку” было видно издалека. Этот вопль привёл в состояние боевой готовности всех, находившихся в доме, кроме тех шести человек, кому он предназначался. Сильный стресс и огромное количество успокоительного, принятого внутрь в виде водки, привели к тому, что впервые в истории деревни наше руководство встречало районное начальство сидя, причём не в конторе, а в частном доме, поскольку находилось, говоря деревенским языком, в состоянии нестояния и добраться от этого дома до конторы просто не имело физических сил. Поскольку Шуркин дом так и оставался последним на выезде или первым при въезде в деревню, то члены районной комиссии, увидев у её ворот знакомые машины, остановились, зашли во двор и, получив приглашение попить чайку с дороги, не отказались.