Глава 2.
Утро как утро, ничего особенного. Мама пришла и села рядом. Сидели, разговаривая допоздна. Последние дни радостные вести приходят с фронта- советские войска продвигаются все дальше и ближе к границам гитлеровской Германии. Чувствовался близкий конец войны. Почему-то очень много военных и в городе, и в селах. Это тоже один из признаков конца войны. Если столько военных высвободилось, стало быть нет нужды в них на фронте. Наверное, так надо. Очень мудрая политика руководства нашей страны и поэтому советский народ заслуживает победу в этой жестокой войне. Так думали и говорили все, с удовольствием делились любой информацией поступающий с фронта и живо обсуждали на всех уровнях. И на этот раз люди ожидали новостей, только от высокопоставленных людей, и от военных, по крайней мере так говорили местные чиновники. Все мужское население пригласили на собрание в сельский совет для важного сообщения. Сосед заходивший за мной утром, заметив мое состоянии, решительно посоветовал не вставать с постели, а о новостях с собрания, он на обратном пути подробно расскажет. Запущенная язва желудка и не удачная операция не давала уже несколько лет, ни покоя, ни работы, ни отдыха. Она не подавалась ни какому лечению. Единственное спасения моченные лесные яблоки, груши и соки. От них временное подавление боли. В то утро как обычно, когда ушел сосед за новостями, после бессонной тяжелой ночи я спустился в тесно заставленный бочками, и другими припасами погреб, где жена сделала осенью большей запас, больше чем обычно. Я садился рядом с большими бочками и кушая моченые яблоки запивал их соком. Наслаждался, тем самым заглушая острую боль в желудке. По рекомендации доктора я уехал с родного села Гойты в предгорный хутор и по совету знахаря питался в основном горными плодами. Я тогда чувствовал себя лучше, а может быть я внушил себя, что мне хорошо на хуторе или это действительно происходило от питания лесными особыми плодами, я не знаю. Когда во дворе появились военные, я как обычно сидел с алюминиевым ковшом у бочки и не торопливо кушая яблоки. Лай собаки, шум, стрельба, визг и истерические крики моих детей, прервали мою не хитрую трапезу. Резко сорвавшись с места, я спотыкаясь пробрался к приоткрытым дверям и увидел страшную картину – истекающего кровью сына, мертвую собаку, жену в руках двух солдат. Восстановить картину происшедшего было совсем не трудно. С появлением посторонних людей собака залаяла и кинулась к воротам. Мальчик схватился за ошейник собаки пытаясь удержать большую кавказскую овчарку. Но...Восьмилетний ребенок не смог удержать здоровую псину. Собака вырвалась и кидалась с лаем то к забору, то к плетенным воротам. Солдаты, явно понравившуюся собаку старались успокоить и у них это почти вышло. Но офицер, стаявший позади и наблюдавший за происходящим, медленно вытащил с кобуры пистолет, и выстрелил в уже почти успокоившегося пса. Пуля попала ровно в голову. Огромная, красивая собака завизжала. С диким, предсмертным хрипом, стала кружиться во круг себя, а потом замертво рухнула. Мальчик с криком кинулся к собаке в истерике теребил ее большую окровавленную голову. Мальчик встал и оглянулся. Посмотрев вокруг невидящим взглядом, схватил вблизи лежавшую палку. Бросил ее. Попробовал взять камень с мерзлой земли. Ему не удалось оторвать от мерзлой земли камень. Обеими руками схватил снег и кинулся на офицера. А офицер все время державший наготове пистолет, выстрелил в грудь мальчика, идущего с снегом в руках на него. Было такое чувство на лице этого офицера, как будто он удовлетворил долгожданное свое желание. Как будто бы он знал, что так и будет. Мать забилась в рыдании, сестры кинулись к единственному и уже умирающему брату. Офицер сделал предупредительный выстрел в воздух. Солдаты то ли защищая своего командира, толи не хотели, чтобы он перестрелял остальных, схватили мать и сестер мальчика. Офицер деловито, с чувством отлично выполненного долга перед родиной, дал несколько распоряжений солдатом, указывая куда и кому идти. Не торопясь подошел к умирающему мальчику. Пнул прямо туда куда был сделан смертельный выстрел. От резких ударов по телу мальчика с офицера чуть не слетела шапка с головы. Левой рукой придерживая шапку, а правой держа все еще свой пистолет наготове, он сделал еще несколько ударов, при этом мерзко ругаясь матом. Не проявив жалости ни к человеку, ни к животному, он даже не моргнул глазом и не поморщился. Цинично, при этом проявляя садизм, он наступил на тело умирающего мальчика, который дергался в предсмертных конвульсиях. Истекающий кровью мальчик схватил за ногу, которая давила его грудь. Офицер еще сильнее надавил, при этом сквозь зубы произнес. -Смотри, извивается как гаденыш. От меня еще ни один гад ни уползал! Казалось удивлению солдат, повидавшим разное за годы войны, не было придела. Они как бы не верили, что их командир, с таким равнодушным, свинцовым лицом, сначала пристрелил просто лающую собаку, а потом и мальчика, кинувшего защищать любимого питомца. А теперь, безо всякого сожалении, даже с удовольствием, добивает свою жертву. Глядя на эту страшную картину я на миг потерял сознание. Опомнившись соскочил, вырвался и кинулся вперед. Ударившись о перекладину головой сел и тут же снова вскочил. Подумал. -Если я сейчас так вот бездумно выскочу и кинусь на него, то не успею сделать и шагу, просто пристрелят. Пристрелят это не беда, что может напугать человека, видевшего расправу над своей семьей? Но я не смогу отомстить этому холеному, розовощекому офицеру. Возможно я и успею ударить первого кто попадется на пути. Но я же человек в отличии от этого так называемого офицера. Он ведь наверняка не видел фашистов и в лицо, а отслужился где-то на сытном месте в штабе, где легко рассуждать о жизни, и смерти. Поэтому то он с такой легкостью и забрал жизнь невинных созданий. Война чем-то очищает и как это не странно звучит- делает людей чище сердцем. А потом если я кинусь на солдатика, который в душе и сам осуждает офицера, и не дай Бог его убью. Тем самым лишу мать сына, невесту жениха. Ну чем я в таком случаи, буду лучше этого псевдо офицера. Я ведь не когда не воевал, не убивал, я простой работяга, который верит в Аллаха и его милость. Но с другой стороны Аллах тоже нигде не говорит, запрещая заступаться за своих близких. От такой дилеммы кто угодно сойдет с ума. Чувства роились в моей душе, путая мысли, застилая и туманя сознание. Я сел прямо на землю, закрыв лицо руками. Я слышал плач и вопли своих дочерей, слышал, как моя жена кричит, и дает понять, чтобы я скрылся, чтобы мене не обнаружили. Я понял, что она хочет уберечь меня от явной погибели. Хочет предотвратить все то, что творится во дворе. Но сделать это в тот момент ни я, ни кто- либо другой не мог. Я схватился обеими руками за свое горло, тем самым подавляя истеричный гневный крик. Приводя себя в сознания, я прочел аят из Корана Аль-Аср. -Во имя Аллаха, Милостивого, Милосердного! Клянусь предвечерним временем! Воистину, каждый человек в убытке, кроме тех, которые уверовали, совершали праведные деяния, заповедали друг другу истину и заповедали друг другу терпение! Мне захотелось быть в числе терпеливых, зная, что за мое терпения, когда на моих глазах убивают мою семью, мне воздастся на том свете и на этом свете свершится суд над палачом. А бесполезная моя смерть, ни кому ничего не принесет, а наоборот, если жена и девочки останутся в живых на оставшуюся жизнь будет им страшная память. Я успокоился. Я был спокоен больше чем, когда- либо и тут же стал строить планы своих дальнейших действии. А к этому времени из моего дома стали выбрасывать вещи. Жена и девочки мои с какими-то узелками на руках стояли вдоль плетеного забора в ожидании чего -то. Жена постоянно поглядывала в мою сторону, в сторону погреба, который находился в десяти мерах от дома и пятнадцати метрах от забора. Она делала знаки, знаки, которые мог знать и понимать только я один, и я ее понимал. Наконец офицер вышел и встал прямо по середине двора и по хозяйски, властно разглядывал маленький домишко, пристройку, сарай, мельком бросая взгляд в сторону погреба. Вышли и солдаты, держа в руках разные пожитки. Офицер дал команду, указывая на дорогу. Солдаты стали выталкивать со двора ревущих в истерике детей и жену. Она хотела что- то сказать, указывая на сиротливо лежавшего мертвого мальчика, он офицер даже ни посмотрел на ее и в сторону мальчика. Только резко и строго отдавал приказания. Один из солдат укрыл вынесенным ковриком из дома тело мальчика с такой осторожностью будто боялся навредить или сделать больно ему. Другой солдат укрыл собаку. Офицер заметил особое отношения солдат к мертвому мальчику и к убитой собаке. Стал кричать на них и повторил команду двигать поршнями. Все двинулись и стали выходить со двора. Я чуть приоткрыл двери выглянул и увидел людей, и соседей, идущих по улице. Первое что мне пришло в голову, что все происходящее похоже на очередное массовое раскулачивание. Очередной этап страданий, которые придется нести на себя маленькому, беззащитному и несчастному народу. Я поднял красные, воспаленные глаза к небу и не понимая происходящее, осматривал округу. Шел снег, дул ветер и было очень холодно. Со всех сторон слышались лай собак, мычание и рев животных, плач женщин, и вопли детей. Все ушли со двора кроме офицера и двух солдат. Мои жена и дочки влились в общую толпу идущих по дороге людей. Офицер оставшимся двум солдатам сделал знак идти, а сам пошел в сторону сарая, который находился в нескольких шагах от меня. -Товарищ капитан. Забеспокоившийся солдат, что-то хотел сказать, но офицер грубо перебил его. -Иди, иди я догоню вас, не ждите, отведите всех в колхозный двор. С этими словами, заглянув, не заходя в сарай, оперевшись руками об косяк двери, он пошел в мою сторону. Я ожидал этого. Даже мне хотелось этого. Я потихоньку отошел в глубь тесного и темного погреба, и спрятался за большей бочкой, куда прятался сын, играя с сестрами в прятки. Я был готов к любому исходу, лишь бы только один раз схватить его за горло, а то что отпущу его живым или нет, это был большой не выясненный вопрос. Осторожно, то ли боясь кого-то или же просто споткнутся, ударится головой в темноте, офицер тихо ступал по полу. Согнувшись и держа пистолет наготове, он вошел, и стал у порога высматривая, и привыкая к полумраку. Я просидевший в течении часа и уже привыкший к темноте, четко видел его, и боясь обнаружить себя, затаив дыхание, замер в ожидании. Офицер достал левой рукой с кармана спички, зажег. Смотрел как горит спичка, кинул ее остаток на землю. Минуты через три – четыре он медленно как хищник, приближающийся к жертве, двинулся в глубь и стал трогать на ощупь все то, что попадалось под руку. Хотя погреб был тесным, но все аккуратно было расставлено по своим местам. Не знаю, о чем он там думал. Пощупал то, что для себя нашел интересного, потом он опять зажег спичку. Убедившись, что нашел съедобное, потушил спичку и отложил находку в сторону. Он стал что-то говорить, как бы ругая кого то, или за тесноту, или припасливого хозяина за аккуратность, и бережливость. Уверенный в себе и отдающий отчет своим действиям, он приблизился вплотную ко мне, то есть к бочке с моченными лесными яблоками, за которым я прятался. Опять зажег спичку, внимательно посмотрел, вгляделся, понюхал. Левой рукой полез в бочку, осторожно достал яблоко попробовал на вкус, стал кушать, чавкая и громко сопя. Не успев проглотить то что у него во рту, уронил вкусный кусочек изо рта и руками полез в бочку, хотя ковш стоял перед ним. Он повторил эту процедуру и еще, и еще раз. Между нами не было и двадцати сантиметров. Мне стоило лишь протянуть руку, схватить за его горло. Другого случая могло и не представится. Это был мой шанс, который дается и принято считать в жизни один, или дав раза. В раздумьях я и не понял, как человеческий инстинкт сработал, и я схватил обеими руками его правую руку, который он держал пистолет. Безо всякого усилия выкрутил ему руку за спину и навалился на него, держа его правую руку в своей, а левой сунул его голову в бочку. Он то ли от неожиданности или от испуга не смог особо сопротивляться. Задыхаясь, отталкиваясь левой рукой от бочки офицер хотел вынуть голову и вздохнуть. Пистолет подумал я. Пистолет лежал на земле, да мне и не нужно было оружие. Я в тот момент чувствовал в себе огромнейшую силу. Если их будет еще три – пять офицеров, все одно переломаю, передушу, сомну, выкину. Он все дергался. Почти лежавший всем своим телом на офицере, я чуть приподнялся и вынул его голову с бочки. Он больше уже не боролся и не сопротивлялся, а жадно хватал ртом воздух. Обливаясь соком, задыхаясь, кашлял и что-то хотел сказать, крикнуть. Схватив его за шею, при этом не отпуская его правую руку, я сказал. -Смотри, извивается как гаденыш. И тебе тоже не уйти от моей мести, змей поганый! Какой же ты русский? Ты позоришь русских, как и всех других любых мужчин. Потом повернул его лицом к себе, стянул полушубок, забрал документы и остаток патронов. Обессилевшего, вверх ногами засунул в бочку, снял сапоги. Отыскал лежавший пистолет и направился к выходу. Во дворе было намного тише чем бывало ранее всегда в это время. Осмотревшись я подполз к сыну, приподнял уголок коврика и увидел какое- то, совсем не по детски, серьезное лицо. Лицо ребенка за несколько минут испытаний превратилось в лицо взрослого человека. У меня сами собой потекли слезы по лицу неуемным горячим потоком. Я как мог сдерживал себя от крика, хотя мне захотелось кричать от обиды и горести. Взял сына вместе с ковриком, завернул по лучше. Понес его в сарай и там спрятал тело, навалив на него все, что попадалось под руку. Быстро вернулся в погреб, вытащил капитана во двор, положил рядом с собакой. Взглянул на пса, как бы извиняясь перед мертвой собакой за такое кощунство, что кладу убийцу рядом с убитым. Постоял минуту. Решил податься в лес, который начинался совсем рядом в двух шагах, за не большим огородом. Целый день я бродил по лесу думая о семье и особенно о мертвом сыне, которого в спешке я занес в сарай, и спрятал под разными вещами. Ночью я вернулся, не понимая, не ощущая смертельной опасности, в случае если меня заметят или, еще хуже того поймают. По возможности, шел по лесу, думал, что нет особой нужды прятаться. По приближении к селу, когда стало заметно место откуда пускают осветительные ракеты, пришлось прячась, тайком приближаться к дому. Почти подполз к дому, обдумывая дальнейшие свои действия и долго лежал на голой земле, не чувствуя холода, и сильного мороза. Наконец решился и подполз к дому.
