В бесконечном поезде, мчащимся куда-то, мы то и дело переходим из вагона в вагон. За окнами состава виднеются поля, которые сменяются лесом, а лес в свою очередь вновь сменяется полями. Мы переходим из вагона в вагон и с каждым разом что-то в нас очень точно меняется.
Вагоны наполнены нашими личными драмами. В них, мы что-то обязательно переживаем. Встречаем неизвестных нам людей, попадаем в лабиринты ситуаций и медленно, но верно доходим до двери, ведущей нас в новое начало.
***
Вагон оказался вагоном рестораном. По левому краю удобно разместился маленький бар, а все остальное пространство занималось причудливо изогнутым столом на 10-20 сидячих мест. Пол был устелен красным ковром с изображениями гор, деревьев и моря. Картины на нем сливались воедино и представляли собой занимательную карту. Потолок помещения усеян хрустальными люстрами. Все они издавали свет в абсолютно разных тонах, создавая собой увлекательный хоровод.
Мы прошли и уселись за уже накрытый стол. Рядом с нами то и дело сменялись люди. Мы сидели там и тихо наблюдали. Мы не знали ничего друг о дуге, как не знали и ничего о людях вокруг. В воздухе витала взаимность и, непризнанная вслух, тонкая нить взаимопонимания.
Время медленно тянулось, а вместе с ним, словно русло одной невероятно длинной реки за окном, лился созданный в масштабах вагона чудный разговор. Казалось мы точно знали куда идти дальше и существовали совсем не здесь, существовали где-то далеко, в Абсолюте.
Позже мы трогали друг друга. Мы брали со стола таблетки причудливых форм, погружали их в наши рты и запивали жидкостью, имеющей привкус молодости и безрассудности. Мы смотрели друг другу в глаза. Мы слизывали незнакомые нам крошки с дешевой скатерти, изогнутого на всю площадь стола. Мы держали руки друг друга. Мы смотрели куда-то за спины. Мы кричали и отвечали друг другу криком.
Потом воцарилась тишина. Такая оглушительная тишина, что будет хуже любого крика. От неё хотелось сбежать. Хотелось вцепиться окаменелыми от препаратов зубами в руки, ноги, ножки стола, обивку диванов и хрусталь разно тоновых люстр. Устроить самый настоящий погром. Поджечь что-то и поджечь себя. Да так сильно все разгромить и поджечь, что тишина бы испугалась и трусцой убежала куда-то в неизвестность, подальше от нас.
Но ничего не происходило. Тишина разрасталась с каждой секундой все шире. Мы сидели обездвиженные и вмести с тишиной взращивали в себе чувство невероятной пустоты.
Срочно нужно было вставать и уходить. Нужно было принимать какое-то решений, сдергивать эту паршивую скатерть со стола и разбивать об пол все стоящие на ней. Бежать как можно дальше. Хватать всё то, до чего ещё не добрались ни тишина, ни пустота. Цеплять в охапку и бежать к двери, ведущей в новый вагон.
Но мы стояли. Мы держались за руки и смотрели на то, как всё, что нам дорого превращается в эту треклятую тишину и пустоту. Мы теряли всякую надежду. Мы медленно подавали официантам вагона свои пластиковые карты и расплачивались за сей обед, завтрак и ужин. Расплачивались собой. Надеждами, мечтами. Расплачивались грёзами и ждущей нас за дверью любовью.
В вагоне несло гнилью. Стены с некогда блистательными обоями почернели и обросли чем-то липким. Ковер изувечили окурками и пролитым дешевым вином. На остатках съедобного красовались узоры чьей-то увесистой подошвы. Пробираться сквозь висящий в воздухе смог вперемешку с тишиной и мраком казалось невозможным. Сначала были слезы. Потом это были уже истерики и стоны о помощи. Наши руки разрывались. Мы не могли держать друг друга потому что держали самих себя.
***
Позолоченную ручку вагона ресторана впервые кто-то тронул. Это была чья-то нежная ладонь. Она неуверенно обхватила её поудобнее и с дрожью повернула немного вправо. Этого было недостаточно, но следующая рука, кажется мужская, толкнула её еще немного. Рука за рукой, ручка сдалась и, словно рыбы из рук рыбака, выскользнула и с характерным щелчком, распахнула перед смотрящими двери.