Воспоминания командира танкового экипажа Юнса Хайнриха, оберлейтенанта 3-я танковой дивизии вермахта о боях в марте 1944 года за город Умань и последующем отступлении: "Мы надеялись, что сможем удержать Умань, к тому же у нас были основания для оптимизма. Командование корпуса использовало нашу дивизию умело и грамотно.
Иногда мы чувствовали себя "пожарной командой", нас перебрасывали с одного участка на другой, затыкать бреши и ликвидировать прорывы механизированных частей противника. Танковую дивизию оставляли в "кулаке", а не растаскивали и не разбивали на танковые батальоны, передавая на поддержку пехотных дивизий. Пока мы сохраняли целостность, то были в состоянии проводить массивные контратаки и наносить противнику большой урон.
Потом всё начало рассыпаться. Большевики нащупали слабые места в обороне и стали пробивать наши позиции во многих местах, и командование опять пошло на поводу у пехотных дивизий, которые начали нести большие потери. Дивизию стали дробить на части, делить на танковые роты и батальоны, чем, как я считаю, приблизили наш разгром.
Наши небельвельферы (немецкий шестиствольный реактивный миномет), которые нам выделили в поддержку, поначалу успешно останавливали русских, но потом их накрыли тяжелые советские гаубицы огнём и всё стало очень плохо. Наша рота держалась до последнего, мы закрывали доверенный нам участок, но мы были без артиллерии, а пехота боялась высунуть голову из окопов. За день, я всего пару раз видел наши самолёты, авиация люфтваффе действовала сегодня гораздо западнее, нашего участка. Это был не наш день.
Бой какое-то время продолжался даже ночью. Я не мог увидеть танки своей роты, нам пришлось действовать на расстоянии друг от друга, слишком большую полоску фронта закрывала такая маленькая горстка танков. Может быть и хорошо, что я их не видел? Не видел, как они полыхают... Сначала из эфира пропал и перестал отзываться Заленбаум, потом на позывной не реагировал экипаж Клоза, и к утру я осознал, что мы остались одни.
Я начал отползать с позиций, когда неподалеку на меня выкатилась тяжелая советская самоходка и мне стало сразу очевидно, что в лоб её пробить не получится, а выполнить обходной маневр одному просто невозможно. Удрали с помощью высших сил. Мы с моим экипажем выехали к полевому госпиталю одной из наших пехотных частей. Еле как дотянули, как назло, подвел радиатор и мы начали закипать, нужно было срочно чинить, не хотелось бросать боевую машину.
Госпиталь готовился к эвакуации, грузились машины, формировалась колонна, машин не хватало. Часть грузовиков с раненными уже уехала. Главной проблемой было то, что кроме нашего танка, рядом не было никаких частей. Другие, возможно, ведут ещё безнадежные бои, а возможно и отступили, забыв про этот чертов госпиталь. Мы сидели и смотрели как носятся санитары, смотрели на общую панику и к нам постепенно передавалась их тревога. Паника вообще штука заразительная.
Из госпиталя уехал последний грузовой "Опель", но забрали еще не всех. Остался главный хирург доктор Пауль Визинг и ещё немного раненных. Мы с экипажем поделили между собой последние сигареты и курили, понимая, что не можем взять и убежать, бросить доктора и оставшихся. Придётся остаться тут. Люстигер чинил радиатор, но мы понимали, что времени почти нет. К обеду появились русские, нас удивило, что они открыли огонь. Думаю, они знали, что здесь нет наших войск, их разведка, которую мы даже не видели, вероятнее всего доложила им.
К госпиталю подъехали шесть русских танков, с пехотой на броне. Старший офицер подошел и через переводчика поговорил с доктором Визингом, а потом с тем же переводчиком подошел ко мне и сказал следующее: "Слушай сюда, танкист, если бы у меня хоть в ближайших 50-ти километрах был тыловой госпиталь и медикаменты, ты был бы уже официально военнопленным и раненые после оказания им помощи, тоже. Но госпиталя нет и тылы бригады далеко, мне вас некуда девать. У меня приказ, бригада на месте не будет стоять, пленных мне брать не с руки.
На крайние меры идти не хочу, мы с раненными не воюем. У тебя час, максимум полтора, чтобы устранить неисправность своего танка, выгрузить боекомплект, забрать своего врача и нагрузить столько раненных сколько сможешь на броню и ехать в сторону своих войск. Ехать только вперед и не вздумать даже разворачивать танк или крутить башней. Ехать и ехать прямо. Сделаешь глупость - получишь сразу же в корму снаряд и вини только себя". Слова русского очень сильно удивили меня и я встал в ступор. Я не знал, что сказать, только кивал, я был безмерно благодарен и считал, что этот Иван настоящий солдат, но мне кажется, что я также поступил бы на его месте.
Но я был не на его месте, а на своем. Русские взяли нас в плен, Иваны запретили мне разворачивать башню Теперь наша задача была быстро чиниться, грузиться и гнать только вперед, надеясь, что мы довезем людей и себя живыми, а после сможем наконец-то отдохнуть. У Люстигера получилось, мотор заработал. Где- то нам вслед смотрело несколько русских орудий и множество взглядов. Я открыл люк башни и вдыхал полной грудью, вытирая пот и слезы, которые катились по лицу. Мы не попали в плен и мы живы. Танк, под взглядом русских солдат, уходил за горизонт.."
Спасибо за прочтение статьи! Ставьте лайки, пишите комментарии и подписывайтесь на канал, чтобы не пропустить ничего нового