Фильм "Наливалися знамёна": Часть 1 Часть 2 Часть 3 Часть 4
Еще две примечательности тех исторических дней: название «правительство» было заменено на новое: «Совет Народных Комиссаров», а нейтральный «Викжель» железнодорожников неожиданно сыграет на руку Революции (о этом будет рассказано позже).
Съезд советов продолжался только два дня и три ночи; он принял декреты о власти, о войне и мире, о передаче земли крестьянам закончился призывом Ленина к делегатам скорей выехать на места для проведения в жизнь принятых решений.
Съезд избрал новый состав ВЦИКа и первый Совет Народных Комиссаров во главе с Лениным. Причем, левые эсеры сразу не дали в Совнарком своих представителей, а сделали это несколько позже, во время второго крестьянского съезда и под его давлением, хотя во ВЦИКе их имелось значительное количество.
В рядовой делегатской массе царили здоровый оптимизм и твердая уверенность в несомненной победе Октябрьской революции во всероссийском масштабе. С кем ни приходилось встречаться в кулуарах, в столовой, на фракционных совещаниях, - почти у всех было приподнятое, праздничное настроение и чувство гордого общественного сознания, что активно участвуешь в великом историческом перевороте.
Но в то же время у многих делегатов была какая-то необычная тревога, что рабоче-крестьянская революция, так бескровно и так дружно начавшаяся, столкнется с необходимостью в человеческих жертвах...
Я отправил телеграмму Румчероду, членом которого состоял до отпуска из армии, и сообщил о событиях, советуя приступить к организации переворота в Одессе и на румынском фронте. Я сделал это для того, чтобы опередить прямых представителей Румчерода, которые ушли со съезда в городскую думу. Такую же телеграмму отправил я и в Барнаул, местному совдепу, хотя впоследствии выяснилось, что ее задержал губернский комиссар Окороков (будущий колчаковский министр) и адресату не передал.
Двадцать восьмого октября происходило расширенное заседание нового ВЦИКа с участием делегатов.
Только теперь для меня стало ясно, насколько сложна обстановка. Занятие генералом Красновым и бежавшим Керенским Гатчины и Царского села, восстание юнкеров в самом Петрограде, уличные бои в Москве, отказ генерала Духонина признать Советскую власть и начать мирные переговоры. А тут еще и левые эсеры, сильнейшая вциковская оппозиция, закатывают ультиматумы, и «Викжель», по их наущению, грозит всеобщей стачкой железнодорожников, если большевики не договорятся с «Комитетом спасения родины и революции», т. е. с правыми эсерами и меньшевиками, которые в нем засели. Как далеко все это было от того радужного настроения, которое владело мной все предыдущие дни!
На этом же заседании я обратился к председательствующему с убедительной просьбой дать мне такую работу, чтобы я мог принять более активное участие в происходящих событиях, а не только голосовать за резолюции. Очевидно, моя военная форма послужила для него достаточным основанием, чтобы, даже не спрашивая о моих желаниях, направить меня к Подвойскому, в Военно-революционный комитет. Председательствующий дал мне к нему коротенькую записку.
С этого момента наш герой начинает убежденно работать на Революцию: на Гатчинском фронте, в Алтайской губернии и на Дальнем Востоке.
Но прежде, чем переходить к Гатчине, приведем полностью эпизод о неожиданной встрече с Лениным. После получения записки к Подвойскому, Парфенов долго и безрезультатно пытается разыскать его в Смольном. Внезапно Парфенову попадается спешащий куда-то Луначарский, который намедни просил зайти к нему по вопросам образования.
Раздумывать было некогда. Луначарский убегал, и я бросился вслед за ним: хотя немного, но знакомый человек, авось, поможет! Он подошел к часовому - красногвардейцу, охранявшему вход в Военно-революционный комитет, предъявил пропуск и все так же поспешно направился дальше по коридору. Меня часовой задержал: не было пропуска. В очень «энергичных» выражениях я доказал красногвардейцу, что мне обязательно требуется догнать этого наркома, заверил его всячески, что сейчас же вернусь обратно, - и он уступил. А Луначарский тем временем уже скрылся в одной из комнат. Однако я ее заприметил и, как снег на голову, явился перед ним.
Только Луначарский теперь был не один: за небольшим и весьма скромным письменным столом, боком к окну и к выходу, сидел Ленин и с ним еще какой-то, неизвестный мне, товарищ с густой длинной темной шевелюрой.
Этим обстоятельством я был очень смущен. Владимира Ильича я видел не раз, слышал и читал о нем еще больше, но встречать его на таком близком расстоянии мне не приходилось. Ни к селу, ни к городу стал я путано припоминать Луначарскому предыдущий разговор со мной, показывать торопливо записку, свой делегатский билет и даже старый румчеродовский мандат. Луначарский сначала опешил, потом, видимо, вспомнил меня, но воспринял мой лепет и растерянность так, что я собираюсь сейчас просить о работе у него в наркомпросе. И, не давая мне закончить объяснений, он на меня набросился:
- Товарищ! Я вас очень прошу, отвоюйте для меня сначала министерство у юнкеров, а потом уж приходите ко мне договариваться о совместной работе! Вы - человек военный, вам -это легче сделать, чем мне!
Такой его свирепый окрик, как ни странно, сразу привел меня в нормальное состояние. Уже более членораздельно и внятно я объяснил, в чем дело: я прошу не о работе, а о том, чтобы он помог мне разыскать Подвойского. Для убедительности я опять показал ему записку и рассказал, что ищу Подвойского несколько часов и все безрезультатно.
Но Луначарский на это ответил мне, возвращая записку, что он тут ни причем и помочь совершенно ничем не может, рекомендует лишь обратиться к коменданту дворца.
Я извинился за беспокойство и совсем уже собрался повернуть к выходу, когда Владимир Ильич, который все время молча наблюдал наш разговор, неожиданно предложил мне показать ему записку и в двух словах рассказать, кто я и зачем нужен мне Подвойский. А когда я сделал это уже в более спокойной и деловой форме, он сказал: «Мы сейчас ваше дело уладим!», предложил мне сесть и стал настойчиво звонить по телефону.
Однако и для Владимира Ильича найти Подвойского оказалось не так легко. Ленин разыскивал его минут пять, не меньше, а мне они показались целой вечностью. Я был очень обескуражен тем, что отнимаю у Владимира Ильича так много времени и по такому, казалось, незначительному поводу. Не раз и не два порывался я убежать из комнаты, но он выразительно взглядывал в мою сторону призывая к выдержке и к спокойствию.
Наконец Подвойский нашелся. Очень коротко, но достаточно убедительно Ленин попросил его, чтобы он немедленно меня принял и договорился со мной о работе. Кстати, Подвойский в действительности оказался совсем близко от комнаты Владимира Ильича: здесь же в Смольном, только этажом выше. Ленин разъяснил мне, как лучше его найти, и это обстоятельство смутило меня еще больше. Немного приподнявшись на стуле, Владимир Ильич подал мне руку и пожелал успеха. Тут я опять начал извиняться за беспокойство и за то, что совершенной мелочью отнял у него столько времени?
- Дать военному человеку возможность использовать свой опыт в интересах революции - вовсе не мелочь, товарищ! А с офицером из мужиков и познакомиться приятно: редкий экземпляр в нашей стране! - ответил на это Владимир Ильич, и на лице у него показалась едва уловимая, лукавая улыбка.
В заключение Ленин взял с меня обещание, что я обязательна поставлю его в известность о том, какую работу предоставит мне Подвойский, и вообще буду поддерживать с ним личную или письменную связь.
Лишь после того я наконец направился к выходу. Причем, только теперь мне бросилось в глаза, что в одном углу комнаты была невысокая ширма, а за нею стояла обыкновенная железная кровать казарменного типа, покрытая таким же простым, серым одеялом.
Еще один штрих о Ленине.
Весной это же года, будущий Главком алтайских партизан Ефим Мамонтов тоже видел и слышал Ленина! Это установил алтайский краевед Василий Гришаев. Ленин выступал в Измайловском полку 10 апреля 1917 года. Судя по сходству воспоминаний Мамонтова и опубликованной речи Ленина, Мамонтов был именно на этом митинге. Вот что рассказывает один из партизан отряда Мамонтова:
«Вот с этим и пошла организация партизанских отрядов - с Лениным. И после не было ни одного дня, чтобы промеж нас не был Ленин. Кажин день как-нибудь да говорили о нем, Мамонтова расспрашивали».